Нужна ли архитекторам совесть, чтобы проектировать новые здания в Петербурге
06/06/2013
Успешный архитектор, сделавший карьеру на Западе, как я его метко назвал в одной из статей, «чемпион берлинских новостроек».
В один из его приездов в Петербург мы встретились. У Чобана, имеющего опыт активной архитектурной работы сразу в двух городах, совсем разных по архитектуре и условиям работы, возникли соображения, касающиеся порчи исторического центра Петербурга – той порчи, в которой Чобан и сам принял, как считают многие градозащитники, посильное участие.
Впрочем, с тем, что здание банка высотой 90 м испортило Петербург, Чобан не согласился, а на меня произвел впечатление «два в одном»: Чобан, который построил банк, и Чобан, который говорит о сохранении Петербурга, - это два разных человека.
- Как вы относитесь к тому, что сейчас архитекторы и строители делают в историческом центре Петербурга. Согласны, что современные постройки завладевают городом, завоевывают и покоряют его. - Сейчас нам - всем архитекторам и вообще горожанам – надо задуматься над тем, как проектировать в Петербурге дальше, как развиваться городу дальше. В обществе этот вопрос назрел. Я тоже думаю об этом, а я вырос в Ленинграде и почти 30 лет провел в нем, а с 2003 года я бываю в Петербурге каждую неделю.
- Вообще-то назрел сильный протест.- Протест, вопрос…
- Вопроса уже нет. Активисты-градозащитники ненавидят новое в центре, причем даже не новую архитектуру, а любые новые постройки в историческом центре, которые нарушают подлинность и следуют за сносами исторических зданий. Надоели вторжения, архитектурная интервенция. Соответственно архитекторов видят как интервентов или их пособников. Правы градозащитники?- Чтобы ответить, правы ли, я хотел бы коротко проанализировать развитие Петербурга от основания. Понятно, что на взгляд всех почитателей Петербурга золотой век продолжался от основания до середины XIX века. Об этом говорит Бенуа, об этом говорит Лукомский, об этом писали до революции все, кто занимался историей архитектуры. Возник сильный тренд барокко, неоклассики, это были современные тому времени течения. И до 1917 года Петербург отвечал на последующие течения зданиями в соответствующих стилях: модерн, неорусский стиль, то, о чем Бенуа пишет в своем «Живописном Петербурге» (Мир искусства. 1902. № 1): появились эти куполки, появилось подражание Парижу.
- Но «Астория» была воспринята в штыки.- Совершенно справедливо. «Стоит император Петр Великий, думает: “Запирую на просторе я!” - а рядом под пьяные клики строится гостиница “Астория”». Это Владимир Маяковский, 1916 год. Воспринимались эти вещи тогда уже сложно. Сегодня мы их воспринимаем почти как классику. Сегодня спросим горожанина, он скажет, что Спас-на-Крови – прекрасно, «Астория» - прекрасно, дом «Зингер» - прекрасно, Елисеевский магазин – прекрасно.
- Глаз привык, но специалисты не забывают, что это архитектурные ошибки…- …своего времени. Интересным является последующий период. Появилась очень сильная школа, которая практически сформировала всю архитектуру – я не побоюсь сказать – до 1980-х годов. Это школа Леонтия Бенуа и Ивана Фомина.
- Неоклассика.- Но это очень широкая неоклассика с очень сильным знанием мастерства.
- Которая, кстати, съела и переварила конструктивизм.- Я как раз к этому хотел подойти. И благодаря этой школе долгое время поколения архитекторов Петербурга пытались неоклассику примерить к современному ощущению архитектуры. Дача А. А. Половцова (1911 – 1912, наб. р. Средней Невки, 6, арх. И. А. Фомин) и дом Абамелек-Лазарева (1913 – 1915, наб. р. Мойки, 23, арх. И. А. Фомин) – это еще чистая неоклассика. Но потом появилась «красная дорика»*. И конструктивизм в Ленинграде – это так или иначе переведенная «красная дорика». В 1940 – 1950-е годы отстроенный Московский проспект – это, учитывая влияние Жолтовского, который был чистым неоклассиком, - вариации на темы упрощенного, сделанного понятным для всех неоклассического языка. Неоклассику можно видеть и в конструктивизме ленинградском, который совершенно другой, чем московский, и в ленинградской сталинской архитектуре, которая тоже отличается от московской. В Ленинграде архитектура 1940 – 1950-х годов – это реализация сна о неоклассике и переложение его на современный язык.
Во время хрущевской борьбы с излишествами все упростилось, но надо признать, что в Ленинграде упростилось по-другому, чем в Москве. Если в Москве было прямое следование интернациональному архитектурному стилю, прямое последование Бразилиа, поздним работам Корбюзье, то в Ленинграде было все время примеривание современной архитектуры, интернационального стиля, понятого из журналов, снова к неоклассике. Снова система пилонов, регулярность…
- Про зал «Октябрьский» вы же не скажете…- Скажу. Скажу! Это абсолютно упрощенный храм, периптер. Симметрия. Дом политпросвещения Ленинградского обкома КПСС (пл. Пролетарской Диктатуры, 6, 1974, арх. Д. С. Гольдгор и Г. А. Васильев; в 2000-е гг. возникла идея здание снести, но она не была реализована) - периптер, гостиница «Пулковская» (пл. Победы, 1, 1981, арх. С. Б. Сперанский, В. С. Волонсевич, И. Вальякка) - периптер, советский периптер. Что такое площадь Победы с двумя периптерами слева и справа? (Второй периптер – пл. Победы, 2, 1984, административный корпус ВНИИ «Электронстандарт», арх. С. Б. Сперанский, В. С. Волонсевич и др.) Это искренняя попытка – я очень уважаю своего мастера за это – перевести язык неоклассики на тот простой архитектурный язык, который тогда существовал в обществе и считался современной архитектурой.
- Два здания фланкируют площадь, воспринимаются естественно, как гамма.- Не тревожат взгляд.
- И не нарушают ожидания.- Да. И эти попытки, начиная с послереволюционного периода, через «красную дорику» и осмысление ее в сталинской архитектуре, через упрощение «красной дорики» до схемы, дошли до начала 1980-х годов, превратилась потом в некие отголоски постмодернизма, желание быть еще современнее, еще экзальтированнее. А сегодня это ведет к сильной раздвоенности профессиональной. Если посмотреть на работы петербургских архитекторов, то видно, что есть много предложений, связанных с осмыслением современной архитектуры, но есть и довольно много предложений, которые говорят о том, что все-таки наследие неоклассики, наследие стилей остается живым, и нужно откровенно сказать, что современная архитектура прирастает к Петербургу гораздо сложнее, чем стилевые работы.
Ни в одном городе ни России, ни Европы, я знаю это, нет такой раздвоенности в архитектурной практике. Когда одни и те же люди делают и здания в стилях, и в то же время здания достаточно современные.
- А что, это необычно для Европы?- Это абсолютно необычно, потому что роль архитектора в глазах критики соединяется с идеологической позицией архитектора. Если архитектор работает в современной архитектуре – значит в современной, если в стилевой – он работает в стилевой архитектуре.
- У нас архитекторы работают по принципу чего изволите. С одной стороны, на них давит петербургская традиция неоклассической сдержанности (яростными защитниками ее сегодня являются градозащитники). С другой стороны, заказчики давят, требуют выше, дешевле и технологичнее: больше готовых фасадов, больше стекла и т.п. Возьмите Евгения Герасимова. Еврейский культурный центр на Б. Разночинной ул. Гостиница на пл. Островского. Ваш совместный «Унитаз». Это делали три разных архитектора. Вы согласны с этим?- Я не согласен с этим. Я вижу в творчестве Жени очень серьезный и прогрессивный путь. За то время, что я его знаю, он стал мастером детали, и то, что он делает в своих последних зданиях – и это видно в последнем «Ежегоднике», и вы даже отметили в своей статье…
- Вы имеете в виду дом «Победа»?- И дом «Победа», и дом на Мойке, я считаю, он решен…
- Как бы его на этажик понизить…- Это другой вопрос. У нас есть заказчики… Если говорить о творчестве Жени, я считаю, что это очень последовательный путь к более детальной, очень проработанной до мелочей архитектуре, и часто эта проработанность до мелочей ведет к стилю.
- Но в случае с Герасимовым тоже присутствует раздвоенность. Банк «Санкт-Петербург» и его дом на Тверской улице в северном модерне.- Я считаю, что на доме на Тверской хорошие детали в камне и в этом смысле это шаг в направлении, о котором мы с вами говорим.
- Тогда выходит, что в истории с «Унитазом» это вы сбили Герасимова с пути, которым он движется. Но на самом деле у Герасимова есть здания и в исторических стилях, и сугубо современная, фактически бесстильная архитектура.- В вещах Евгения я вижу один абсолютно последовательный курс. Курс к большей детальности. Путь Евгения проложен именно в направлении достижения качества деталей зданий неоклассики и других исторических стилей. Это не ретро, а это просто рефлексия на детальную завершенность исторической архитектуры.
Когда мы все учились, мы учились современной архитектуре, а за окном ты видишь исторические здания: Кваренги, Росси, Монферран, Штакеншнейдер. Даже не спрашиваешь сначала, что тебе нравится больше, что меньше, это все какое-то неземное. Ты думаешь, что сейчас так сделать уже нельзя. Это заблуждение. Сделать и сейчас можно, и я абсолютно убежден, что здания такого качества можно делать и сегодня. Абстрагируясь от конкретных стилей, считаю, что путь Евгения Герасимова именно в направлении неоклассики и традиций исторических стилей. Современная архитектура наносит зачастую ущерб деталям, потому что работа идет в крупной форме, и крупные объекты напоминают объекты дизайна.
Вы упомянули наш с Евгением банк «Санкт-Петербург», я делаю ударение на слове «наш», потому что там очень много моих идей, и я скажу вам следующее. У здания есть очень двоякое восприятие. Восприятие из других городов и других стран этого здания очень положительное. Здание получило золотой диплом за лучший стеклянный дом, начиная с основания постсоветской России и до 2011 года; здание было выбрано как одно из 20 во всем мире по версии международного архитектурного фестиваля в Сингапуре в прошлом году, это большая честь; здание получило знак качественной архитектуры этого года, то есть самые-самые разные награды. Я думаю, что из многих зданий, которые я сделал, это здание завоевало наибольшее количество наград. Оно много публиковалось, в том числе в западных изданиях, я уже не говорю о том, что это здание, с одной стороны, было результатом конкурса, в котором участвовали другие наши коллеги, было выбрано жюри сознательно и с первого раза, с оценкой высокого качества прошло Градсовет. Вот это все нужно знать как предысторию здания. Например, в журнале «Проект Россия» это здание - единственное из петербургских построек за последние много лет - удостоилось чести быть зданием номера. Я не защищаю ничего, это просто факты. С другой стороны, к зданию очень полярное отношение в самом Петербурге.
- Отношение не полярное, а вполне единое: «Унитаз» - это очередная архитектурная ошибка. И там в Сингапуре, где эту ошибку похвалили, - знают ли они там, где здание стоит, в какие панорамы вмешалось?- Поляризовано мнение в Петербурге по двум причинам. Потому что здание из стекла и потому, что оно высокое. Это мое мнение.
- На самом деле с ним все иначе, и причины другие. - Может быть. Именно поэтому и с учетом того развития в ХХ веке, о котором я говорил раньше, был бы смысл сделать градостроительный документ – дизайн-код центра Петербурга. Такой документ есть в Берлине, такие документы есть во многих крупных европейских городах, которые считают свой центр удавшимся или выдающимся градостроительным ансамблем.
- Это можно оформить…- В качестве документа.
- Что в нем может быть?- Можно прописать высоты. В Петербурге высоты для рядовых объектов, в том числе коммерческих крупных зданий, на мой взгляд, ни в коем случае не должны превышать, как это было раньше, высоту Зимнего дворца.
- Банк «Санкт-Петербург» какой высоты?- 90 метров. Это был регламент, мы использовали этот регламент до последнего метра, потому что по-другому работать для заказчика мы не имели права…
- Исаакиевский собор – 105 метров.- Совершенно верно. Я считаю, что эта критика справедливая, но критика не в мой адрес. Архитектор не является законодателем…
- Подождите, вот вы – архитектор. А совесть у вас есть? Да, по закону, по регламенту можно было 90 метров, а совесть?- Совесть у меня есть.
- Так, может быть, если включить совесть, то вы не будете делать в этом месте здание такой высоты, создав абсурдную доминанту еще и такой двусмысленной формы – то ли чайник, то ли унитаз…
- К форме можно относиться по-разному. Я предлагаю от этой дискуссии о форме уйти, потому что вы считаете, что форма неудачная, кто-то считает ее удачной.
- К форме можно относиться по-разному. Я предлагаю от этой дискуссии о форме уйти, потому что вы считаете, что форма неудачная, кто-то считает ее удачной.
- Хорошо, что еще в дизайн-код Петербурга должно входить?- Я считаю, что тематика совести – это вопрос, который впрямую должен определять документ, который нужно создавать совместно. Архитектура – это тоже коммерческий объект.
- К сожалению, у нас бюрократический рынок, и любой нормативный акт – это тоже коммерческий объект. Поэтому те, кто имеет силу, не дают принимать разумные законы.- Значит, граждане должны выступить с такой инициативой.
- Как будто у нас тут граждан кто-то слушает… Это же не Германия.- Я считаю, что сегодня слушают… Итак, кроме высотного регламента в дизайн-код входит материал, из которого сделано здание, процент остекления в здании, необходимость вертикального зонирования здания, т.е. архитектурного зонирования – то, что есть в любом историческом здании Петербурга. Есть цоколь, есть тело здания и есть завершение здания.
- У нас сейчас появляются здания, представляющие собой три дома, поставленных друг на друга.- Именно от этого я и хотел бы уберечь Петербург в дальнейшем.
- Я восхищаюсь тем, что вы говорите. - Далее, не только процент закрытых и открытых поверхностей, стеклянных и не стеклянных, но и материал, степень матовости этого материала. Это может быть штукатурка, это может быть камень, например, можно выразить через такой закон нежелание использовать в центре города металл как облицовку фасада, потому что металл недолговечен, он отблескивает, создает эффекты, которые городу историческому противопоказаны. Неиспользование зеркального или отражающего стекла. Я сейчас цитирую не то, что я придумал бессонной ночью, я цитирую – внимание! – градостроительный кодекс центра Берлина. Он принят, проведен через Сенат, является действующим механизмом, причем действующим уже 10 лет.
- Документ, о котором говорите вы, не выгоден ни инвесторам, ни властям. - Давайте бороться за него. Я готов бороться.
- Как мы будем с вами за него бороться?- Открытые «круглые столы»… выступления… Мы же не предлагаем ничего, что идет во вред этому городу, мы предлагаем то, что идет на пользу. Далее возникает вопрос: достаточно ли этого? Вот это уже остается на совести каждого архитектора. Он может сделать минималистичный фасад с хорошими деталями, который соответствует всем этим параметрам. Я за то, чтобы для архитекторов существовали ясные, прозрачные и полезные городу рамки, которые позволят не занимать каждый раз политическую позицию.
Я сделал здание высотой 90 метров. Если законодательство предпишет мне, что делать в центре города и в его обозреваемом окружении, то это всем нам развяжет руки и избавит от дискуссий, насколько высоко или низко наше здание, есть у нас совесть или нет, обратит нас к тому, на что и нужно обращать наше, архитекторов, внимание, - мастерство. Мастерство в проработке деталей, проработке угла, проработке членения здания. И вот здесь каждый может пойти так далеко или недалеко, как он хочет. Но это одни правила игры, а не когда один играет в футбол, а другой в шахматы.
Если в пределах исторического центра, далеко очерченного исторического центра, потому что то место, где стоит банк «Санкт-Петербург», это уже не исторический центр, но это место находится в диалоге с историческим центром, значит это часть исторического центра. Хотя при показе на Градсовете мы показывали совершенно честно все проекции, показывали, откуда здание видно, откуда не видно… И регламент в 90 метров возник не на основе нашего проекта, он был дан нам как условие конкурса. То есть его неисполнение было равнозначно неучастию в конкурсе. Это к вопросу о совести и о соотношении архитектора и закона.
- Градозащитники уже давно исходят из того пакта о ненападении, который вы описали в качестве дизайн-кода. Мы из этого изначально исходим: строй низкое, неброское, не сноси здоровое, не лги, что дом аварийный… - Эта идея, на мой взгляд, еще не звучала в той форме и в той цельности, как я изложил, мне казалось интересным про нее рассказать вам. Я большой оптимист, сделал, как мне кажется, некоторое количество интересных вещей, и я верю в победу разума, верю в переосмысление опыта, потому что все, в том числе и я сам, должны переосмыслить собственный опыт.
- Может быть, сидя в Берлине, можно верить в победу разума, но сидя в Петербурге, невозможно.- Я сижу половину недели в Москве и Петербурге.
- Рекомендую вам верить в победу мракобесия и всего самого худшего, что только можно представить…- Не могу.
- На самом деле это легко, если посмотреть с противоположной стороны Невы на Малоохтинский пр., где стоит ваш 90-метровый банк. Если назвать здания в хронологической последовательности, как они возникали, то это Успенская церковь арх. Груздева, потом дом «Баттерфляй» на Республиканской ул. арх. Кондратовича, потом гигантское П-образное здание арх. Рейнберга – часть «Нового города», которая смотрит на Неву, потом появился, банк, теперь левее банка строят здание, которое уже закрыло церковь. И вот мы наблюдаем в хронологической последовательности застройку квартала, все здания каждое в своем стиле: псевдоготические стрельчатые башенки на «Баттерфляе», функционализм П-образной арки от Рейнберга, ваш сатирический постмодерн…- Я бы сказал, что это хай-тек.
- Хай-тек – это технология, а по стилю это сатирический постмодерн. Строят здания в виде грибов, кораблей, а у вас чайник или унитаз.- Мы построили здание криволинейной формы. Вы видели здание Нувеля в Барселоне?
- Нет.- Я думаю, что если бы вы его увидели, вам бы пришло в голову…
- Да нам в Петербурге плевать на Барселону восемь раз. У нас Петербург, поэтому про Барселону не надо. И вот возникла новая Малоохтинская набережная. Это же какие-то Нью-Васюки. Всё в разных стилях, всё стоит под разными углами, всё сориентировано на какие-то свои оси. Вы все строили по пятнам, не было общего регламента застройки квартала.- Вы рветесь в открытую дверь. Об этом я и веду разговор.
- А вы, архитекторы, могли бы подождать, не строить, отказываться от таких заказов. Сказать надо было: это губительно.- Этого вы не можете ожидать от архитекторов. Но вот что касается осей. Например, когда я проектировал генеральный план завода «Россия»…
- Это где такое?- Это там, где мой дом Бенуа стоит. Так вот я именно этим и занимался. Я как раз большой сторонник визуальных осей. Визуальные оси – это «позвоночник» Петербурга. Петербург ведь отличается от всех других городов не только абсолютной регламентированностью, как писал Бенуа, организованностью, которая находится в контрасте с другими городами всей России. Вот смотрите (показывает рисунок в книге. – М. З.), вот основная ось, на которую посажены все здания, которые уже построены, вот здесь «Зима – лето – осень» еще не построенный, вот дом Бенуа, и всё сидит на визуальной оси Смольного. Это совершенно новая ось, которая возникнет в большом квартале. Это моя идея, которую я пробил у заказчика, она вошла в проект планировки, проект представлялся на Градсовете, тоже с первого раза прошел с единодушным одобрением.
А вот вторая ось, которую я сделал, ось на здание дворца Кушелева-Безбородко. То есть тематика осей, особенно таких осей, которые открывают с неожиданных точек доминанты, это колоссальный вопрос, который должен решаться. Тема осей, тема единого развития части города должна войти параллельно дизайн-коду.
- То, что вы предлагаете, это хорошо, а то, что вы сделали с Герасимовым на Малой Охте, - это плохо. И еще плохо – это «Невская ратуша».- А чем вам не нравится «Невская ратуша»?
- Понятие контекста для вас и для проектируемого вами дизайн-кода существенно? - Конечно.
- Ратуша – это все равно что посреди этого жуткого района сел космический аппарат с Альфа Центавры. Это никак не сочетается ни с чем ни по форме, ни по материалу…- Почему? А вы видели фасады? Это первый раз, когда современные технологии дают нам возможность строить фасады «северного Рима» из травертина.
- Фасадов ратуши не видел, но там кругом оштукатуренные фасады...- Неважно.
- Грязные, некрасивые. Вам не кажется, что там нужно было весь квартал сносить и потом комплексно осваивать территорию? - Для меня важнее всего мастер-планирование настолько крупно, насколько можно. Если бы можно было больше, мы бы положили свой вариант мастер-плана для большего участка. Запрошен был этот участок. Перед нами была поставлена задача сделать адрес. Мы сказали: петербургский метод создания адреса – это площадь. Мы доказали заказчику, что должен быть высококачественный дизайн этой площади, и он будет, мы доказали, что нужны фасады из матовых, нестеклянных материалов, и они будут. Там очень удачное деталирование каменных фасадов, оно не вычурное, но оно с деталью, оно позволяет глазу при приближении что-то получить. Потому что глаз человека устроен так, что он не может удовлетвориться взглядом на ту стену, которую мы видим издалека. Подойдя, человек хочет видеть больше. Это может быть структура самого материала, это может быть орнамент, который нанесен, рельеф. Глаз старается напитаться, и в этом одна из задач любой архитектуры: глаз напитать тонкими интересными деталями.
- Бросается в глаза резкий контраст между старым окружением и комплексом зданий «Невской ратуши». - Но это же ратуша, здание администрации Петербурга, оно должно быть чуть выше, чуть заметнее.
- Но для него нет достаточного пространства. Оно затеснено. - Поставленную задачу сделать там комплекс «Невской ратуши» мы решили так, как считали нужным. Был бы дизайн-код, для этого района можно было бы вписать и штукатурку, и тогда бы здание так делали.
- Я считаю, что место для этой ратуши выбрано неудачно. Либо нужно было снести гораздо больше зданий, окружающих территорию бывшего трамвайного парка, на которой строят «Невскую ратушу», то есть плюс к зданию соорудить для него контекст, либо не надо строить здесь такое здание, а на месте трампарка сделать сквер.- У нас нет проработки основы для дальнейшего проектирования. Архитекторов бросают на амбразуры, это не пятна застройки, это скрытые амбразуры. Нас бросают на амбразуры, потому что у нас нет правил игры.
- Матросовы вы наши!- Нужен дизайн-код центра города и на основе этого дизайн-кода – мастер-планы районов центра. В Петербурге, в котором права на градостроительную ошибку нет, и в этом принципиальность вашей позиции я очень уважаю…
- Только ошибок очень много.- Да, права нет, а ошибки есть.
- А кто может разработать дизайн-код?- Должна разработать инициативная группа архитекторов при главном архитекторе города. Так обычно делается.
- А новый главный, Олег Рыбин, способен на такое? Мы можем от него этого потребовать с учетом его способностей?- Конечно. Это очень профессиональный человек. Мы работали в Нижнем Новгороде, где он был главным архитектором и защищал позицию города от нашего инвестора в части поддержания той высотной отметки, которую город хотел. Не знаю, написан там был дизайн-код или нет, но в решениях он прочитывался. А в Петербурге архитекторы поставлены в чрезвычайно сложную ситуацию. У нас нет законодательной основы для творчества, и то, что в Петербурге архитекторы делают одни вещи ретроспективного плана в большей степени, а другие вещи более современного плана для меня отражает отсутствие единой градостроительной политики на уровне дизайн-кода. И если этот инструмент дать в помощь архитекторам, то исчезнут стеклянные здания, исчезнут здания с зеркальными эркерами, здания повышенной высотности, и мы получим то, за что вы боретесь.
Тем же дизайн-кодом надо интегрировать в тело здания технику (трубы газовых котельных, выходы систем кондиционирования и другого оборудования инженерного обеспечения), давать этаж для интеграции техники, чтобы заказчик не отжимал последний этаж до конца. Это тоже входит в дизайн-код, в Берлине ты не можешь получить разрешение на строительство, пока ты не представил технический этаж. Надо скрывать неприятные взгляду части здания в теле здания. Сегодня техника не включена в общую высоту здания, она как бы уже не здание, равно как и мансарда, и элементы верхнего света, повсеместно возникающие. Это опять вопросы к законодательству.
Вы удивитесь, но проект рекламы на здании является составной частью стадии проектирования здания в любом немецком проекте. Я сейчас проектирую большое здание на Ляйпцигской площади в самом центре Берлина. Мы на стадии «проект» представили не только размеры рекламы, но и ее цвет, это отдельные буквы, мы проектируем их заранее. Те магазины, которые туда вселяются, становятся рекламодателями.
- Так это вывески магазинов или рекламные щиты, экраны?- Вывески. Как эти вывески портят первые этажи! А их можно делать гораздо более культурно. В Берлине делается именно так.
- В Германии-то все можно…
Сергей Чобан о себе
- Как вы стали архитектором?Я родился в 1962 году в Ленинграде в семье научных сотрудников. Мой дед Соломон Абрамович Кантор был профессором, заведующим кафедрой турбиностроения Ленинградского политехнического института, мой отец Энвер Абдрахманович Чобан был профессором кафедры теоретической физики того же Политехнического института. Другой дед, Абдрахман Чобан, преподавал в Лесотехнической академии, в начале войны ушел в ополчение и погиб.
Я оказался довольно случайно в средней художественной школе им. Иогансона Академии художеств, школа как раз открылась тогда на Васильевском острове, недалеко от ДК им. Кирова. Там на Детской ул. жили две мои двоюродные бабушки. Ничего не говоря мне, они отнесли туда мои рисунки, и я был принят в 12 лет в первый класс художественной школы (5-й класс общеобразовательной), и по окончании этой школы попал на архитектурный факультет Института живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина. Учился у Сергея Сперанского, считаю его своим учителем, хотя, к сожалению, он рано ушел, когда я был на 3-м курсе, и у Валериана Волонсевича. Окончил с отличием архитектурный факультет, после этого я работал – сначала у Вениамина Фабрицкого в его группе…
- В Ленпроекте?- Нет, у него тогда была творческая мастерская в комбинате декоративно-прикладного искусства. Это был 1986 году. Какие-то проекты я делал самостоятельно, организовал свой офис в Ленинграде, первые кооперативы были уже возможны, чтобы делать проекты. Здесь в то время ничего не строилось, шел 1989 год, я вступил в Союз художников СССР, потому что хотел иметь свою мастерскую и там работать. В 1990-м у меня появилась возможность выставить проекты моей группы, с которой я работал, в Германии, в Гамбурге, в Техническом университете. Меня и нашу группу пригласил Союз архитекторов Гамбурга, после этого мне поступило предложение попробовать себя в одном из крупных гамбургских архитектурных бюро, я начал работать в нем в 1992 году и вскоре переехал туда, стал партнером в компании nps Tchoban Voss. Она существует в трех городах – Гамбурге, Берлине и Дрездене, но конкретно я занимаюсь берлинскими проектами.
- То есть вы богатый человек и миллионер?- У меня нет ни домов, ни квартир в собственности. Я не бедный человек, я нормально живу, мне хватает. На архитектурной профессии можно заработать, но для меня заработок никогда не был самоцелью. Я в свое время организовал фонд, он называется «Фонд Сергея Чобана. Музей архитектурного рисунка». То, что возникало у меня в качестве, скажем так, излишков, я инвестировал в этот музей, он открылся 1 июня. Это не мое здание, оно построено по моему проекту, а будет принадлежать Германскому благотворительному фонду. Цель этого музея – показывать архитектурный рисунок, я фанат и собиратель, и рисовальщик архитектурного рисунка (некоторые рисунки С. Чобана приводим на стр. журнала). Это очень, я считаю, важная инициатива. Потому что я сам рисую, очень много изучаю и рисую с натуры. В том числе я задаюсь вопросом, как рисовать современную архитектуру, я встречался с Оскаром Нимейером в его мастерской в январе 2012 г. незадолго до его кончины, смотрел Бразилиа, смотрел современную архитектуру: владеет ли ею человек, владеет ли она человеком, делал натурные рисунки с его дворцов в Бразилиа. Через рисунки я стараюсь понять, в чем же прелесть Петербурга, сила, притягательность.
Михаил ЗОЛОТОНОСОВ, фото
* Скрещивание неоклассики с идеями конструктивизма. Начиная с середины 1920-х годов Фомин разрабатывает архитектурную концепцию «пролетарской классики», использующую предельно упрощенные, лаконично строгие формы, соответствующие логике построения железобетонных конструкций. Но хотя железобетон был для Фомина средством, создающим новые конструктивные возможности, он все же считал, что «на крепкий костяк из железобетона следует надеть мясо из кирпича и камня; эта декорация есть наш архитектурный язык». Преобразуя ордерный декор в формы «красной дорики», Фомин приходит к выводу, что требованиям композиции современных высоких зданий отвечает спаренная колонна без баз и капителей, отсутствие традиционного антаблемента, отсутствие стенных плоскостей (так как оконный проем начинается непосредственно от колонны).