Почему линия огня проходит по Донбассу? Что она разделяет: Россию и Украину, Азию и Европу, СССР и капиталистический Запад?
14/08/2014
Ее интересует, возможна ли единая культурная идея, способная объединить украинские регионы, и так ли им необходима большая независимость? И хотя подобная вера в игру идентичностей как главный объяснительный инструмент для идущих на Украине социальных процессов может показаться спорной, мы считаем важным опубликовать этот текст.
– Я родилась в Донецке, в семье, где на полочке лежали два диплома: строителя заводских печей и художника. Обладатели же этих дипломов отчаянно пытались построить своё счастье на руинах несбывшегося коммунизма. Однако то, что казалось временной мерой, стало постоянной профессией, и теперь мой отец — таксист с многолетним стажем, а мама уже 15 лет продает цветы. Поиски же счастья были поручены мне, и путь к нему прокладывался все эти годы. Заработки откладывались, я учила иностранные языки, окончила лицей, поступила в Киев и перебралась учиться в Европу. Самое время в добровольном изгнании осмыслить то, откуда я родом и как мне с этим жить.
Донбасс, где я прожила 18 лет и где остались мои друзья и родные, сейчас принял на себя удар коллективной истерии постсоветского общества. И поэтому я испытываю на себе все последствия конфликта, который разгорелся в моей стране и полыхает в душах многих моих соотечественников. Попытка проанализировать происходящее — для меня это, прежде всего, путь к пониманию своей личности, этой хлипкой конструкции из воспоминаний, желаний, идей, которая рискует рассыпаться при каждой волне нахлынувших чувств.– Я родилась в Донецке, в семье, где на полочке лежали два диплома: строителя заводских печей и художника. Обладатели же этих дипломов отчаянно пытались построить своё счастье на руинах несбывшегося коммунизма. Однако то, что казалось временной мерой, стало постоянной профессией, и теперь мой отец — таксист с многолетним стажем, а мама уже 15 лет продает цветы. Поиски же счастья были поручены мне, и путь к нему прокладывался все эти годы. Заработки откладывались, я учила иностранные языки, окончила лицей, поступила в Киев и перебралась учиться в Европу. Самое время в добровольном изгнании осмыслить то, откуда я родом и как мне с этим жить.
В наиболее тяжёлые моменты внутреннего дробления и переосмысления я вспоминаю, что по этому поводу написал в своём эссе «Смертоносные идентичности» французский писатель Амин Маалуф: «Идентичность не делится ни пополам, ни на три части, ни на отдельные чётко огороженные фрагменты. У меня не несколько идентичностей, но только одна, составленная из множества элементов, в определённой пропорции, которая у каждого человека неповторима». Тем не менее, моя идентичность даётся мне с трудом, и найти в ней преимущества и позитивные стороны — вопрос выживания и психического здоровья.
Сегодня кажется, что граница между абсурдом и реальностью незаметно и, очевидно, надолго исчезла, и все умственные силы уходят теперь только на то, чтобы понять причины происходящего. Вот, например, почему сепаратистское движение из маргинальной идеи на востоке страны превратилось в причину политического и военного конфликта, к которому приковано внимание всего мира вот уже несколько месяцев? Почему линия огня проходит именно по границам Донецкой и Луганской областей? Что именно разделяет эта линия: Россию и Украину, Азию и Европу, Советский союз и капиталистический Запад? Над этими вопросами изо дня в день напряжённо и почти безрезультатно размышляют лучшие (и не только) умы разных стран, и прежде всего Украины, для которой эта ситуация оказалась до неприличия неожиданной. Не буду скрывать, она оказалась неожиданной и для меня, и для всех тех дончан, которых я знаю.
Донецк — это город, которому всегда комфортно жилось без какой-либо национальной идентичности. Город переселенцев, бывших заключённых и предельно обнищавшего пролетариата, не имеющего ничего, кроме силы своих рук. Его центром никогда не была церковь или ратуша, в его проекте долго не было предусмотрено площади для всенародного голосования или праздника. Сердцем Донецка был Завод, нечто грозное, опасное и непредсказуемое, в то же время необходимое, щедрое, отцовское. Завод и Шахта исполняли роль идола и табу, давали жизнь и были вправе отнять её.
Прежде всего, самоопределение строилось по принципу «частной собственности», чётко разделяя пролетаризированный город и кулаческие села, ещё задолго до того, как эти понятия были взяты на вооружение большевиками. Селянин, полная противоположность жителю города в психологическом, культурном и экономическом плане, к тому же говорил на украинском языке. Ведь немногие сейчас знают, а чаще всего просто отрицают тот факт, что на территории этой области жили люди, говорящие на украинском языке. Причины этого провала памяти во многом находятся в политике коллективизации, в «головокружении от успехов», в Голодоморе 32-33 годов. Моя прабабушка, жительница села Чичерино Донецкой области была одной из трёх выживших в семье, где было одиннадцать детей. Она рассказала впервые о том, что пережила, в возрасте 90 лет, уже своим внукам и правнукам, когда окончательно убедилась, что серп и молот со здания сельсовета сняли, а жёлто-синий флаг висел там уже несколько лет. Рассказывала о расстрелах и людоедстве, а в конце произнесла фразу: «От якщо б Сталін знав…».
По мнению тех, чьи дети и родители умирали от голода, если бы Сталин знал, то ничего бы этого не было. Очень страшно осознавать, что регионы, наиболее пострадавшие от искусственного голода, и есть те, которые яростней всего это преступление отрицают. Я не готова поддержать украинских политиков в том, что это был геноцид украинского народа. Люди, говорившие в то время на украинском языке, не всегда осознавали себя нацией, но чувствовали себя хозяевами на своей земле, и держались за неё до последнего. Семья моей прабабушки пострадала не оттого, что говорила на украинском языке, а потому, что не хотела отдавать свой шмат чернозёма и корову. Именно на этой выжженной земле было проще взрастить нового «советского» человека, и было совсем нетрудно убедить моего деда говорить на русском и стыдиться необразованной матери, лепечущей на чуждом великой стране диалекте.
Я родилась в русскоязычной семье, однако училась в украинской школе (тогда одной из 15-ти в городе с миллионным населением), только потому, что она была рядом. Сейчас же я не устаю благодарить небеса, что моими учителями были люди с «двойной идентичностью», которые передали нам способность критически мыслить и примерять на себя разные «национальные костюмы». Благодаря урокам истории, для меня Бандера — не ругательное слово, но и не путеводная звезда. Передо мной никогда не стоял вопрос выбора героев и идеалов, потому что я чувствовала — моё будущее не должно и не будет зависеть от прошлого моей страны. Да и вопрос страны никогда не поднимался. Я всегда любила Россию, «которую мы потеряли», современная же скорее внушала жалость и отвращение, заставляя всё чаще примерять на себя украинскую вышиванку «какой-никакой демократии», ибо она была явно ближе к телу.
Пока я носила вышиванки, говорила на русском во Львове, учила французский в Киеве и настаивала на своём пролетарском происхождении в компании европейских студентов, Донбасс жил своей жизнью. Когда в Украине началась революция, я в очередной раз активно перестраивала свою идентичность, собирая сограждан в Европе на митинги перед зданием ООН, говоря пламенные речи о любви к Украине, чувствуя себя нужной… а ещё виноватой перед теми, кто рисковал жизнью за нашу страну.
И вот однажды, мои донецкие друзья прислали мне видео: по проспекту Ильича, где я родилась и прошла не одну стадию социализации, идёт колонна из нескольких сотен людей с чужими флагами, выкрикивающих название чужой страны. Какая-то женщина на остановке демонстративно показывает свой украинский паспорт, который у неё выхватывают, яростно эту женщину оскорбляя. Я могу проанализировать причины происходящего, опираясь на сухие факты, опросы и данные, но у меня в голове не укладывается тот факт, что все это происходит именно на моей улице.
То, что меня, как уроженку Донецка, в этой ситуации удивляет, так это требование регионов предоставить им большие экономические и культурные полномочия. На протяжении многих лет, не считая правления Кравчука и Ющенко, Донбасс получал невиданное финансирование, так как при власти стояли донецкие и днепропетровские группировки. Получал, но эти деньги шли в карман местных авторитетов, которые без устали пели мантры о том, что деньги Донбасса идут на прокорм лентяев из Львова и Киева. Экономика региона была под полным контролем местных властей. Вопрос: куда уж больше полномочий давать и кому? Все тем же «местным авторитетам», которые все эти 23 года, не щадя живота своего, «поднимали Донбасс с колен»?
Говорят, пусть каждый регион решает, на каком языке говорить и каких героев чтить. Но чтобы однажды децентрализовать, нужно бы сначала централизовать страну вокруг единой культурной концепции. Жалобы на излишнюю украинизацию региона не просто не соответствуют, а скорее противоречат действительности. Украинская речь в этом городе звучит экзотичнее арабской, я никогда не слышала, чтобы на улицах Донецка кто-либо говорил на украинском. Ни одна газета не издавалась на этом языке, на нём не вещали местные телеканалы. Чтобы найти нужные книги по украинской литературе, мне приходилось заказывать их из Киева. Последним шагом к де-украинизации оставалось только снятие украинских флагов с госучреждений, которые и являлись теми немногочисленными признаками присутствия Украины на её восточных землях. И этот шаг к де-украинизации народные массы сделали.
Провал украинского проекта в том, что за эти 23 года так и не удалось сделать Донбасс частью Украины. Не было найдено идеи, объединяющей не на основе исторического наследия: этнической и языковой принадлежности, а на основе виденья общего будущего. Поэтому Украина жила своей героической и трагической историей борьбы за свободу, а Донбассу оставалась мечта о возврате в СССР.
Проект «советский народ» увенчался успехом именно здесь, на Донбассе, и теперь пришёл час пожинать его плоды. Не стоит воспринимать всерьёз тот факт, что «киевскую хунту» там отгоняют двумя ликами одновременно: Сталина и Христа. Это всего лишь символы, оболочки, талисманы, обереги. Здесь людьми движет честное и никем не скрываемое желание подчиняться тому, кто сможет воплотить в себе образ «отца» (в простонародье «бати»).
Откуда же это желание сильной руки? Все чаще журналисты дают простое объяснение: это все потому, что ментально, физиологически и чуть ли не генетически они – рабы, совки, неразумные, к тому же необразованные. Мне кажется, объяснения такого рода неприемлемы и делают эту пропасть между людьми почти биологически непреодолимой, а попытки найти точки соприкосновения — заранее обречёнными на провал.
Прежде всего, стоит вспомнить о том, что у этого общества не было опыта построения горизонтальных социальных связей. Впервые такая возможность была дана в 91-м году, но ею быстро воспользовались криминальные кланы, которые приняли эстафету «сильной руки», оставив за бортом социального благополучия ничего не понявший и окончательно обескураженный рабочий народ.
Власть, которая ничего не контролирует, а вместо этого перекладывает ответственность на своих граждан — это слабая власть. Например, демократия, по мнению многих дончан — слабая власть. Почему не работают ЖЭКи, а в подъездах нет лампочек? Потому что «вокруг одна демократия и свобода развелась», думают они. А зачем такая свобода привыкшим к порядку советским людям? Свобода оказалась никому не нужна, потому что была перепутана с вольностью делать, что хочешь и выживать, как можешь.
Осознание противоречивости такого понимания свободы ко мне пришло благодаря опыту жизни в европейской стране. Однажды мне пришлось объяснять своему западному однокурснику извечную дилемму нашего общества: что важнее порядок или свобода. Это воспринималось как размышления родом из средневековья, ведь для многих европейцев очевидно, что только свобода каждого гражданина есть залогом порядка. Свобода выбора и демократия — это и есть механизмы, которые позволяют обществу контролировать тех, кого оно выбирает на руководящие должности.
Похоже, что жил Донбасс до 1991 года, а после этого он только выживал и больше походил на неизлечимого больного. Вместе с высокими зарплатами исчезло не только благополучие, но и смысл жизни, который основывался на вере в лозунги о неоценимом вкладе шахтёров и рабочих в построение светлого коммунистического будущего. И вот все исчезло: привилегии, уверенность в завтрашнем дне, гордость за свой труд. Нищетой легко манипулировать, и те люди, которые при каждом удобном случае заявляли, что «Донбасс кормит Украину» и его «не поставить на колени», обеспечили себе безбедное будущее за счёт населения этого региона, живущего за чертой бедности.
Все эти двадцать с лишним лет, рождённые в СССР люди Донбасса с ностальгией вспоминали Советский Союз, воскрешая в памяти только хорошее. Моя мама часто вспоминала, как в детском саду каждый день было жирное вкусное молоко, как в молодости ей, молодому художнику, платили феноменально высокую зарплату за фрески, изображающие спортсменов и космонавтов на стенах Мариупольского Дома Пионеров. Даже очереди за сервизом и коврами, а потом за колбасой и хлебом, вспоминались как нечто светлое, как символ единения народа в его несчастье. Ведь за колбасой стояли почти все, а тот, кто не стоял, не выставлял напоказ своё благополучие.
Люди не ищут политиков, которые скажут им неудобную правду. А правда состояла в том, что угольная промышленность давно стала убыточной и бесперспективной, необходимо менять всю производственную структуру региона, начинать процесс переквалификации Донбасса, у которого просто не осталось других шансов. Нетрудно догадаться, что население предпочло быть обворованным, но утешенным. В своей антиутопии «1984» Оруэлл написал, что люди «не могут выносить свободу, не могут смотреть в лицо правде, поэтому ими должны править и систематически их обманывать те, кто сильнее их. Что человечество стоит перед выбором: свобода или счастье, и для подавляющего большинства счастье — лучше». Может быть, именно рождённые на Донбассе могут в полной мере прочувствовать смысл этих строк.
Риторика советских времён вернулась довольно быстро, при этом уровень жизни повышался очень медленно, население довольствовалось скорее мифом о хорошей жизни. Мои соседи по лестничной площадке с гордостью говорили о том, какой красивый стадион отгрохал Ринат Леонидович (олигарх и «хозяин» Донбасса) и как хорошо, что чемпионат Европы по футболу проходит в нашем городе. Они искренне радовались, не имея при этом возможности купить билет ни на один из матчей, и не понимая, за чей счёт строятся стадионы, на которые можно смотреть только издалека.
Все уважаемые на Донбассе политические силы упорно обещали одно – союз с Россией. Никто не осмеливался обещать возвращения в СССР, но описание России, было точь-в-точь похожим на пейзаж утраченного советского рая. В этой сказочной России все равны, любят родину и вождя, презирают гниющий Запад, ходят в православную церковь Московского (настоящего) патриархата. Но главное, в России все стабильно, нормальная жизнь, без потрясений и лишних напрягов. Ну да, бывают и там тунеядцы, которые глумятся над властью и церковью, требуя какой-то свободы, но их, слава богу, быстренько изолируют от нормального здорового общества.
Честные наивные жители поверили в эту карикатуру на СССР, а откровенное глумление приняли за чистую монету и возвели на пьедестал общенародной идеи. Невообразимо гротескная амальгама царизма, сталинизма, национал-большевизма, евразийства, культа Победы и православия была увенчана именем Путина, который (в последствии) предал искреннюю веру донецких людей.
Передо мной встаёт масса вопросов. Во-первых: как этим обманутым людям жить дальше, если 20-летние обещания русского мира не сбудутся? А во-вторых: как жить рядом с ними всем тем, кто никогда в эти сказки не верил? Как вернуться теперь в родной город? Ведь твои одногодки, поджидавшие тебя когда-то вечером возле подъезда, чтобы запугать или оскорбить ради развлечения, теперь носят автоматы и веселятся по-взрослому. Кто знает, когда я получу ответы на свои вопросы, когда смогу жить дома, а не путешествовать в поисках добрых хозяев, готовых приютить меня? Кто знает, когда мои родители снова найдут работу в опустевшем Донецке, где на такси никто теперь не ездит, а цветы покупают только на похороны?
Идентичность достаётся нам дорогой ценой. Погибают тысячи людей, в том числе и за то, чтобы всё больше русскоязычных жителей страны с уверенностью могли сказать: «мы украинцы» не потому что говорим по-украински, а потому что хотим быть свободными. Человек несвободен, если он не хочет знать правды и ему комфортно живётся в невежестве и незнании. Тот, кто начинает мыслить, становится свободным. Именно поэтому я хочу, чтобы Украина стала свободна в поиске правды, которая часто режет глаза, но очищает души.
Анна Перехода — студентка Лозаннского университета, уроженка Донецка, , фото