Слово "мейкап", взятое из женского иллюзионистского лексикона, не вполне относится к феномену Петербурга, архитектура которого действительно слеплена из дрянного гипса и известки. Вообще, искусство - это КРАСОТА, которая суть божественный дар. Из чего она создается - решительно все равно. Мастер Каморки
ART1 публикует беседу с историком Львом Лурье о проблемах современной архитектуры и путях развития петербургской городской среды.
Митя Харшак: Лев, как-то мы беседовали с вами на открытии выставки Icons в Ткачах, и вы мне сказали, что с живописью и графикой у нас гораздо лучше, чем с архитектурой. Цитирую: «Проблема даже не в шедеврах, а в массе. У нас есть три-четыре относительно приличных современных здания в центре. Рейнберговская конструкция хорошо вписалась на Казанской улице, гостиница Герасимова на площади Островского тоже хороша. Да, это мимикрия под окружающую архитектуру, но я и не думаю, что надо выделяться на фоне Росси». Сегодня я бы хотел поговорить о том, почему Петербургу так не везет с современной архитектурой. У нас есть история зарубленных проектов: вторая сцена Мариинки Доминика Перро, и реконструкция Главного штаба Рема Колхаса, Театр Бориса Эйфмана по проекту UN Studio, и Новая Голландия по проекту Нормана Фостера, вплоть до жилого дома Эгераата, на месте которого сейчас будет строить Герасимов. Было много ярких архитектурных историй, но ни одна из них не выстрелила. Почему?
Лев Лурье: Я плохо знаком с системой принятия решений и согласований архитектурных проектов. Я подозреваю, что петербургские архитекторы образуют некую мафию, которая не очень хочет пускать в город не только иностранцев, но и москвичей. Это очень русская история — так всегда было и, наверное, будет. Я не уверен, кстати, что у этих людей здесь бы получилось что-то шедевральное, и их зодчество вписалось бы в городскую среду. Но меня волнуют не отдельные постройки, а ситуация в целом. Нельзя, например, на Захарьевской городить дома-корабли с Комендантского аэродрома — это ни в какие рамки не вписываетс,я именно из-за городского контекста, в отличие от той же Москвы, в которой что ни поставь — будет выглядеть нормально, потому Москва — она вся такая ситцевая. В Петербурге это страшно режет глаз.
«Танцующий дом». Фрэне Гери, Владо Милунич. Прага, 1994-1996.
М.Х.: Но есть примеры европейской современной архитектуры, вписанной в исторический контекст — «Танцующий дом» Фрэнка Гэри в Праге, пирамида Лувра Йо Минг Пея. Эти сооружения и многие другие работают на контрасте с фоновой застройкой и при этом — мировые шедевры. Вы считаете, что это не модель для Санкт-Петербурга?
Л.Л.: Нет, я думаю, что модель для Санкт-Петербурга в границах исторического центра — это Венеция. Мне не нравится лондонский Сити.
М.Х.: Как вы относитесь к тому, что градозащитное движение в Петербурге, действительно став силой, теперь носит радикальный характер, и в принципе противится любым изменениям в городской среде?
Л.Л.: Проблема заключается в том, что архитекторы должны доказать общественности и градозащите то, что они могут построить что-то такое, что можно было бы показывать, не стыдясь, туристу, или куда можно приводить ребенка-школьника и говорить: «Смотри, Коля, какой замечательный дом». У нас пока этого нет. Поэтому начиная с 1987 года, с «Группы Спасения», которая боролась за сохранения клоповника под названием гостиница «Ленинградская», и до сегодняшнего дня я на стороне градозащитников. Если архитекторы хотят показать, на что они способны — пожалуйста!. Речь идет о ленинградско-петербургской архитектурной тусовке. Покажите нам, Никита Явейн, что у вас получается! Впрочем, иногда бывают удачные исключения — например, здание Сергея Чобана на Каменноостровском проспекте вполне пристойное.
Бизнес-центр «Лангензипен». Сергей Чобан. Санкт-Петербург, 2006.
М.Х.: Чобан, естественно, выделяется на фоне наших архитекторов. Есть еще другой момент — есть проблема приспособления исторических зданий под новою функцию с сохранением исторических фасадов. Сейчас довольно много примеров, когда в центре города здания стоят затянутые баннерами или зеленой строительной сеткой и по сути дела разрушаются. А инвестору, чтобы быть заинтересованным, чтобы сохранить эти здания и вернуть в контекст городской жизни, надо извлекать прибыть. Здесь нет противоречия?
Л.Л.: Противоречие есть во всей истории нашего города, потому что он был столицей. Здесь жили великие князья, было много особняков, и сейчас это очень трудно приспособить к чему-либо. Проблема города и креативного класса заключается в том, чтобы придумать под эти дома новые функции. Понятно, что город строился не для нас, а для императора, и дома эти строились не для нас, а для великих князей, купцов, железнодорожных деятелей. Извольте придумать, как использовать эту роскошную архитектуру. С помощью сборно-разборных конструкций, не вторгаясь в тектонику зданий?
М.Х.: Один из наиболее ярких примеров растерянности властей в определении новой функции памятника — судьба здания Биржи на стрелке Васильевского острова пока не определена окончательно. В идеальной ситуации, на ваш взгляд, что бы могло произойти с Биржей, чтобы здание жило?
Здание Биржи. Тома де Томон. Сакнт-Петербург, 1805-1810.
Л.Л.: Здесь должен быть главный конгресс-холл Петербурга. В нем можно проводить экономические, юридические мировые конгрессы. У нас постоянно что-то происходит на Васильевском в Гавани — туда довольно трудно добираться, это не козырно. Иногда используется Таврический дворец. Но, мне кажется, что Биржа для этого — идеальное место.
М.Х.: Есть еще здание бывшего Конюшенного ведомства, Апраксин двор и Никольские ряды. С Апраксиным двором история снова подвисла — то согласовывается проект, то нет. На Конюшенном ведомстве начались работы: Plaza Lotus Group строит там современный апарт-отель, а градозащитники протестуют, говорят двайте там сделаем музей кавалерии или вернем конюшни. Вы на чьей стороне?
Л.Л.: Как бы не относиться к Plaza Lotus Group, они вложили туда деньги, купили это здание у города, и понятно, что вторгаться в права частного собственника можно только на основании закона. А где будут конюшни, должен определять город. Если бы город решил, что ему нужен музей кавалерии, он бы не отдал его братьям Зингаревичам. Сейчас задача в том, чтобы это здание как можно скорее было отреставрировано. Что касается домов, стоящих напротив с другой стороны Конюшенной площади — там, конечно, есть огромные возможности!
М.Х.: Там руины и бывший таксопарк.
Л.Л.: У нас много мест, идеально приспособленных для того, чтобы быть новой Новой Голландией. Там надо думать. Если с Конюшенным двором все понятно — главное сохранить его исторический облик, то на месте таксопарка — большой вопрос, какой архитектуре здесь место.
М.Х.: Вы считаете, то, что делает «Плаза» — это питерский путь?
Л.Л.: Я не являюсь экстремистом. Я понимаю, что дома, которые не используются, разрушаются.
М.Х.: Самое плохое для памятника — стоять без дела?
Л.Л.: Нет, самое плохое — быть измененным до неузнаваемости. Нужен компромисс, но его следует искать мудро, город должен над этим думать, работать. Мне кажется, что люди, которые принимают решения в этой области, или коррумпированы, или не достаточно компетентны.
М.Х.: А каковы ваши мысли по поводу Апраксина двора? Не раз приходилось слышать про так называемый «Город мастеров».
Л.Л.: «Город мастеров» — это полная *** (ерунда). Потому что ну нет у нас такое количество мастеров и нет кустарного производства, чтобы заполнять его изделиями Апраксин рынок. Я думаю, что Апраксин рынок при правильном администрировании может быть как старый рынок в Бостоне — он может представлять собой скопище ресторанов, бутиков, кафе.
М.Х.: То есть вы все равно за сохранение торгово-едальной функции?
Л.Л.: Конечно. Там есть дух места, и его не надо разрушать.
М.Х.: Третья точка — это Никольские ряды, где сейчас идут работы по реконструкции и приспособлению под бизнес-центр и отель.
Л.Л.: Ну, это меня устраивает, если они не разрушатся. Я слышал и видел — они там не разрушили и не построили новодел, как у нас любят. Если это будет хорошо, то меня это совершенно устраивает.
М.Х.: В целом, стратегический вопрос — вектор развития Питера должен быть ориентирован на освоение серого пояса промышленных территорий?
Л.Л.: С серым поясом тоже есть вопросы. Фабричные корпуса, краснокирпичные фасады, если они выходят на красную линию и отремонтированы собственниками, выглядят великолепно, даже при другой расстекловке! А там, где перед зданиями выстроили какие-то офисы, — вот это портит город. Серый пояс надо осваивать, это важнейшая задача. Но не разрушать «Треугольник», если говорить про Обводный канал.
М.Х.: Есть пример «Ткачей».
Л.Л.: Хороший пример.
Бизнес-центр «Ткачи». Александр Роков. Санкт-Петербург, 1851.
М.Х.: Рядом есть еще газгольдеры, которые пока не очень освоены.
Л.Л.: Они тоже должны остаться.
М.Х.: А чего, на ваш взгляд, не хватает Петербургу не в плане архитектуры, а в плане городской среды?
Л.Л.: Парков и пляжей не хватает. У нас очень неплохо с торговыми улицами. Без всякого заказа городского начальства. Это улицы Рубинштейна и Белинского, оживают Жуковского и Некрасова и вообще все улицы вокруг Невского. Видно, что они сами по себе, как трава сквозь асфальт, прорастают.
М.Х.: То есть лучше, чтобы городские власти не совались и не мешали — тогда бизнес сам найдет себе дорогу?
Л.Л.: Он найдет себе дорогу только в специальных вещах. А что касается бесприбыльных вещей — должны быть дома культуры, клубы, куда люди могут прийти бесплатно. В этом прелесть Новой Голландии.
М.Х.: То, что сейчас называется «Креативными кластерами»?
Л.Л.: Да они не креативные. Просто политика московских властей, которые пригласили Ценципера реконструировать ВДНХ, история с «Красным Октябрем» — это вектор, по которому должен двигаться Петербург. Наша задача заключается в том, чтобы люди лежали на газонах Михайловского сада, так же, как они лежат на Марсовом поле. С моей точки зрения, абсолютно безобразному Летнему саду нужно вернуть его прежнюю функцию.
М.Х.: Вам не понравилось, как реконструировали Летний сад?
Л.Л.: Это кошмар. Я бы против этих людей возбудил уголовное дело за варварство!
М.Х.: Недавно открылся Музей стрит-арта на углу шоссе Революции и Индустриального.
Л.Л.: Я там не был еще, но уверен, что на углу шоссе Революции и Индустриального можно делать абсолютно все.
М.Х.: А вы уверены, что культурные пространства будут развиваться так далеко от центра?
Л.Л.: На шоссе Революции и Индустриальном тоже живут люди. И, конечно, любое специальное место для них очень важно. Такое место важно и для Купчино, и особенно для Северо-Запада. Больше всего задыхается, конечно, центр. Это нельзя решить без городских властей.
М.Х.: Вы имеете в виду пробки, отсутствие парков?
Л.Л.: Отсутствие мест, где мальчик мог бы заниматься авиамоделированием. Нам не хватает того, что было при советской власти и до революции — такого, как «народные дома». Что такое креативный кластер? Это какие-то вещи, которые организовываются на бездотационной основе, которые должны за счет чего-то держаться и в которые не может пойти, условно говоря, человек бедный. Но должно быть место для студента, для любознательного школьника, для пенсионера, где всем было бы уютно, и я не думаю, что это так дорого стоит.
М.Х.: Такие места должны существовать за государственный счет?
Л.Л.: Да. Это мы видим на примере финских городов.
М.Х.: Комитет по печати Правительства Санкт-Петербурга выходил с инициативой разработки дизайн-кода для исторической части города, который бы регламентировал размещение вывесок, системы навигации. Как вы считаете, нужен ли такой регламент городу?
Л.Л.: Я с середины 1990-х годов занимаюсь журналистикой. Сколько я этого перевидал: изменение ларьков, их дизайн, выески — то только сине-белые, то какие-то еще. Это бессмысленная суета, направленная на душение бизнеса. Город может регламентировать сферу наружной рекламы. Когда запретили растяжки на Невском проспекте, это была очень своевременная мера. Но город должен не мешать бизнесу. Я бы, например, объявил, что улица Рубинштейна является важнейшим историческим объектом, и для всех арендаторов, если они не выкупили помещения в собственность, снизил ставку аренды.
М.Х.: Как вы относитесь к закону, по которому любое здание до 1917 года попадает под охрану — если построено до этой даты, все, не трожь? А в то же время наследие архитектуры 1920—1930-х под этот закон уже не попадает?
Л.Л.: Так или иначе, попадает. Мы же знаем вновь выявленные памятники. Мы сейчас поедем по Владимирской площади, там слева есть «Регент-холл». Я бы хотел сказать другое: так как я живу на Владимирском проспекте, то, конечно, «Регент-холл» — это памятник уродству. Но постепенно ты привыкаешь к нему. Его идиотская функциональность с ротондами, перилами, балясинами на втором этаже, где нет смотровой площадки, вызывают впечатление какой-то декорации, сделанной Николаем Павловичем Акимовым. Почти сюрреализм. И ты получаешь от этого удовольствие…
М.Х.: Надавно опубликовали список из 77 диссонирующих объектов. И что с ними делать?
Л.Л.: Ничего не сделаешь. Это как ошибка хирурга: сделал — не исправишь, — раз, и чувака нету. Это тонны *** (плохой) архитектуры в Петербурге. Мы едем дальше по Владимирскому проспекту, где хороших зданий вообще нет. Это чистый мейкап, макияж штукатурный. Но уничтожь этот дом, попроси архитекторов построить что-то на его месте — и будет еще хуже…