Мое любимое здание - Пантеон. Недавно я снова видел его и восхищался тем, как просто и ясно он был сделан две тысячи лет назад. Собор святого Петра производит на меня меньшее впечатление. Возможно, это происходит вследствие излишнего богатства отделки, да и барокко мне не очень близко. Микеланджело всю жизнь мучился из-за ошибки - малого подъема барабана, из-за которого купол проседает со стороны площади. На чертеже все было правильно, а на деле он проседает. Об этом, кстати, подумал Андреян Захаров, когда строил Адмиралтейство. На чертежах оно кажется слишком вытянутым, а на деле воздух все съедает. Точно так же и в скульптуре - головы делают непропорционально большими, чтобы с земли они воспринимались естественного размера.
Архитектуру не нужно объяснять, она должна говорить сама за себя. Если архитектура требует вербального пояснения, то это плохая архитектура.
Создание каждого проекта я начинаю с того, что думаю, насколько он уместен - какая форма, какая конфигурация здания, какой архитектурный стиль хороши именно здесь. За последние двадцать лет я стал более щепетилен в отборе выразительных средств, более внимателен к мелочам, более последователен. Надеюсь, что формы в итоге стали проще и яснее. Это процесс взросления архитектора. Точно так же Лидваль от романтизма пришел к большей строгости.
От заказчика зависит очень многое, ведь здания принадлежат ему, а не мне. Заказчики бывают разные, кто-то доверяет архитектору больше, кто-то меньше. Бывают и те, кто не доверяет вовсе, им нужен чертежник. С такими я просто не работаю.
Как и все архитекторы, я мечтаю о том, чтобы проектировать общественные здания, и чтобы бюджет был как можно меньше ограничен. Практика, однако, показывает, что архитектура - профессия прикладная. Это всегда конкретика, которая отвечает на некий заказ. Архитекторы редко работают для себя, разве что когда строят собственные дачи. Архитектурные фантазии обречены на то, чтобы оставаться просто фантазиями. Это тоже достойный жанр, но мне этим заниматься не интересно.
Архитектором я стал случайно. Окончил школу, с отличием окончил художественную школу и думал, кем быть. С одной стороны, я не чувствовал в себе чистого художника, графика или скульптора. С другой, отходить от рисования в сторону технической профессии тоже не хотелось, поэтому я искал компромисс. Таким компромиссом и оказалась архитектура. Дальше - больше: увлекло.
Я родился в городе Бийске Алтайского края, художественную школу окончил в Куйбышеве. Моя мама решила, что если уж заниматься архитектурой, то надо это делать в Ленинграде. Петербург - совершенно не такой город, как Самара, у него совершенно другая, северная красота. И люди здесь совершенно другие, более закрытые, сдержанные. Какое-то время приходилось привыкать к ментальности людей, к погоде, к архитектуре. После Ленинградского инженерно-технического института я отработал восемь лет в ЛенНИИпроекте, с 1983-го по 1991-й. Я работал там с Олегом Харченко и Юрием Митюревым. Никто не знал тогда, что они будут главными архитекторами нашего города.
Кумирами в 1980-е годы для нас были мастера постмодернизма: Альдо Росси, Роберт Стерн, Алессандро Мендини, Витторио Греготти. В ЛенНИИпроекте были так называемые «библиотечные дни», когда из Публичной библиотеки к нам на один день привозили свежие архитектурные журналы. И все, кто интересовался, по очереди их штудировали, срисовывали что-то на кальку, фотографировали. Какое впечатление на нас это производило? Мы смотрели на это как люди, которые находятся за железным занавесом и понимают, что они никогда этого не увидят и никогда такого не построят. Кто же знал, что пройдет еще несколько лет, и начнется свобода - перемещения по миру, заработка, самовыражения.
Одним из моих первых самостоятельных проектов был кондоминиум в Купчино. Это проект своего времени, он мне по-прежнему дорог. Безусловно, это продолжение традиций таких архитекторов как Майкл Грейвз, Витторио Греготти, то есть наше осмысление постмодернизма. На фоне купчинских многоэтажек это был глоток свободы. И это были чуть ли не первые таунхаузы в Российской Федерации.
Кондоминиум на Бухарестской, 59
Мои предпочтения в архитектуре меняются со временем. Старые кумиры уходят, хотя любим мы их от этого ничуть не меньше, как старые пластинки. Просто появляются сегодняшние лидеры. Из них мне симпатичен Марио Ботта, наверное, один из последних постмодернистов. Я с большим уважением и почтением отношусь к творчеству Дэвида Чипперфильда, Рафаэля Монео.
Проект Чипперфильда для Новой Голландии меня не впечатлил. А вот для набережной Европы - проект очень сильный, мы именно его считали конкурентом нашему проекту. У Марио Ботта был прекрасный проект для второй сцены Мариинского театра. Мне жаль, что выбрали в итоге сомнительный проект Доменика Перро. Победил бы в конкурсе проект Марио Ботта, его давно бы уже осуществили, и город получил бы прекрасный театр. Я полагаю, что одной из причин неудачи со второй сценой была техническая сложность проекта. Построить купол такой тонкой паутинкой, каким он был на конкурсе, при наших климатических условиях невозможно. В результате купол стал утолщаться и перестал всем нравиться.
Западные проекты у нас не прижились по разным причинам. С одной стороны, некоторые девелоперы использовали западных звезд для накачки проекта, повышения его капитализации. С другой стороны, западные проекты далеки от наших строительных возможностей. Западные архитекторы привыкли к тому, что можно управлять проектом по пути из Китая в Париж, а в России так не получается. Чтобы здесь что-то строить, здесь нужно жить, общаться с заказчиком, с пожарными, или, по крайней мере, иметь здесь доверенное лицо. Мне лично хотелось бы, чтобы зарубежные архитекторы строили у нас. Ведь город и был построен иностранцами: Трезини, Кваренги, Росси, де Томоном, Штакеншнейдером, Камероном.
Из того, что построили за последние годы в Петербурге, есть вещи, которые мне нравятся: дом архитектора Рейнберга на Казанской, дом архитектора Земцова напротив Михайловского замка.
Архитектура - отражение развития общества. Какое общество, такая и архитектура. Визуальное, тактильное восприятие жизни в советское время у нас пострадало. Некрасивые дома, некрасивые туфли, плохие колготки притупили нашу чуткость. Люди покупают жилье в крольчатниках в Мурино просто потому, что пока у каждого из нас нет отдельного жилья. Потом придется все это взрывать, как сейчас происходит в Америке.
Гостиница «Эмеральд» на Суворовском, 18
Мне лично интересна и сугубо современная архитектура, и переосмысление классических традиций. Мне не хочется замыкаться на чем-то одном, как это делает, например, Ричард Мейер - только архитектура из белых квадратиков. Мне тесно, мне скучно, мне хочется пробовать разные вещи.
С Сергеем Чобаном меня познакомил Олег Харченко осенью 2002-го года в Берлине. Мы подружились и пришли к выводу, что объединение наших усилий могло бы дать нетривиальный результат, что, в общем, и произошло. Мы совместно выиграли несколько больших конкурсов, построили «Дом у моря», банк «Санкт-Петербург», строим «Невскую Ратушу» и выставочный комплекс в Шушарах. Я не думаю, что в нашем тандеме кто-то чем-то поступился. В своей компании каждый привык к политике диктатуры, партнерство же ведет к поиску компромиссной позиции. Мы оба видим выгоду от этого компромисса. Когда идея цепляется за идею, рисунок за рисунок, мы видим, что получается что-то не мое, не его, а что-то наше общее, и мы видим, что это общее сильнее того, что каждый из нас мог бы сделать в одиночку.
Наша главная идея для набережной Европы состояла в том, чтобы сделать комплекс не монолитным, а собрать его из домов разных архитекторов, создать иллюзию того, что это построено не за один раз, а постепенно, как и все набережные в городе. Мы с Сергеем пригласили десяток известных европейских архитекторов: Йоханну Нальбах, Паоло Дезидери, Кристофа Лангхоффа, Роба Крие, Эрика ван Эгераата и других.
Я не знаю, в чем состоят характерные черты сегодняшнего историзма. Я не критик и не культуролог, мне кажется, что обобщения можно делать только с некоторого расстояния. Время покажет, кристаллизуются ли какие-то черты историзма начала XXI века. Мы в нашем бюро стараемся больше работать с деталями, с пропорциями. Как говорит Роберт Стерн, лидер постмодернизма: «пора уже заканчивать с постмодернизмом, давайте не играть в историю, давайте делать историю». Я готов подписаться под этими словами, время шуток на исторические темы прошло. Мой дом на Суворовском, 18 - это постмодернизм. Дом на Мойке, «Победа» на Московском, гостиница на площади Островского - это уже серьезно, без всякой иронии.
Гостиница на площади Островского, 2а
Жилой дом на набережной Мойки, 102. Проект
