О русофобии. Рассуждение Д.Доброва

П оскольку русофобию никто еще не рассматривал систематически, т.е. на теоретическом уровне — как типичное общественное явление, имеющее свой исток, причину и следствие,— то представляется важным сказать несколько слов в данном ключе. Непонятные социальные или этнические процессы, не объясненные на уровне простой теоретической модели, многим кажутся загадочными и даже иной раз опасными, но в случае русофобии, европейской или нашей, в истоке тоже не русской, эти опасения уже совершенно излишни. Русофобия как отрицательное значение этногенеза — этногенеза русского суперэтноса — принадлежит уже прошлому, что ниже будет вполне очевидно из объяснения истока ее, причины и следствия.

Вполне очевидно из истории, что начало свое русофобия берет в Европе, глубоко чуждой нам этнически, и в истоке представляет собой обычную этническую ненависть. Необычной же в исторической перспективе является лишь глубина этнической этой ненависти. Например, столь сильного страха, какой по сей день испытывают Европа и США перед Россией, не испытывал, наверно, ни единый народ в мире даже перед потусторонними силами. Это ведь просто мистический ужас, парализующий даже разум, под воздействием которого человек начинает лепетать полную чушь, словно душевнобольной. И разумеется, страх этот оказал влияние на развитие как Европы и США, так и России.

Страх европейский перед Россией никогда не был мотивирован: Россия не угрожала Европе неким особенным образом, особо опасным, т.е. отношение России к Европе всегда было типичным для мировой истории, но не наоборот. Особенная угроза России, нетипичная для мировой истории, т.е. желание уничтожить под корень, провести геноцид, исходила со времен Ивана Грозного из Европы. Именно во времена Ивана Грозного начали появляться в Европе планы завоевания и подавления России, построенные не только на беспочвенном страхе, но и на иных страстях разрушительных — гордыне, зависти и жадности. Несмотря на патологический характер этих чувств, они хорошо распространялись по Европе и с появлением общественного мнения (средств массовой информации) захватили значительную часть общества. Русские стали рассматриваться в Европе приблизительно так же, как евреи, с той только разницей, что евреи представлялись генетически ущербными тайными вредителями, а русские — открытыми, политическими, которые одним своим существованием уже угрожают счастью человечества и прогрессу его.
По выражению Н.Я. Данилевского, в глазах европейцев «Россия будто бы представляет собой нечто вроде политического Аримана, какую-то мрачную силу, враждебную прогрессу и свободе». Иначе говоря, Россия уже в девятнадцатом веке представлялась в европейском общественном мнении буквально сатаной, абсолютным злом, как заключил тот же Данилевский: «У знаменитого Роттека высказана мысль,— которую, не имея под рукой его "Истории", не могу, к сожалению, буквально цитировать,— что всякое преуспеяние России, всякое развитие ее внутренних сил, увеличение ее благоденствия и могущества есть общественное бедствие, несчастье для всего человечества. Это мнение Роттека есть только выражение общественного мнения Европы», Н.Я. Данилевский. Россия и Европа (1869).

Что весьма любопытно, приведенное общественное мнение европейцев о России является отражением их собственных недостатков, тоже, вероятно, патологических и, главное, уникальных: в мире за всю его историю никогда не было столь жестоких, бесчувственных и кровавых народов, как в Европе,— никогда и нигде. Европейцы на протяжении своей истории подвергли геноциду не только целые народы, но и целые континенты — Северную Америку, Африку и Австралию. При этом абсолютным злом представлялась и представляется им почему-то Россия…

Пожалуй, первым общественным штампом о России, еще вполне невинным, но уже ложным, являются т.н. потемкинские деревни. Чтобы понять всю фантастическую глупость этого выражения, достаточно перечислить названия некоторых потемкинских деревень: Одесса, Николаев, Херсон, Симферополь, Севастополь… А ведь иные несчастные используют глупое это выражение по сей день.

Столь же глупый характер, даже откровенно патологический, носят и все остальные вымыслы русофобов. Например, совершенно невообразимым тираном представляется европейцам Иван Грозный, но в сравнении со многими своими европейскими современниками он проигрывает с разгромным счетом. Так, за одну только Варфоломеевскую резню во Франции, начатую властью в Париже на Варфоломеевскую ночь и распространившуюся затем по всей стране, было убито на порядок больше людей, чем за всю свою жизнь казнил Иван Грозный. Казнил он около трех тысяч человек, что известно более или менее точно, ибо он помянул каждого в поминальной записочке (синодике), а во Франции погибло наверняка более десяти тысяч. Увы, зарезанных французов никто не считал, не поминал их в молитвах и, разумеется, не каялся за них; ныне существуют лишь приблизительные оценки количества жертв Варфоломеевской ночи, едва ли хорошо обоснованные, но массовый характер этой резни не подвергает сомнению никто. А если попытаться найти число всех людей, уничтоженных властью во Франции не за один раз, а на протяжении всего правления Ивана Грозного, то не получится ли больше казненных Иваном Грозным даже раз в сто, а то и более? Так где же тогда была кровавая тирания? И главное, можно ли хотя бы представить себе европейского тирана, который бы раскаялся в своих грехах?

Заметим еще, бредни про невообразимую тиранию Ивана Грозного и все прочие патологические вымыслы русофобов распространялись и распространяются отнюдь не в европейских пивных, а в академических институтах, среди образованных людей, которые прекрасно осведомлены об исторических фактах. В пивных же дело обстояло, как ни странно, наоборот. Например, один голландский матрос очень долго ходил по пивным и с гордостью рассказывал, что ему набил морду лично русский царь… Слушатели, наверно, завидовали и ему, и России, которой правит такой замечательный царь, свой в доску (это, конечно, Петр Первый).

Для нашего рассмотрения интерес, впрочем, представляет систематизация негативного отношения европейцев к России и затем системное перетекание этих патологических идей в Россию, сначала тоже в патологическую среду, а потом и в национальную, но не русскую в истоке.

В начале девятнадцатого века у нас сложилась оппозиционная среда, критически настроенная к правительству. В то время в Европе уже существовало помянутое выше патологическое общественное мнение о России, для укрепления которого очень много сделали европейские негативисты, например Вольтер, самый известный среди них. Негативное их отношение распространялось практически на все — от христианства и государства до тех же евреев, которые, как и русские, всегда особенно беспокоили негативистов. Можно уверенно назвать европейских негативистов представителями вполне определенной социальной системы, объединяющей лиц с негативным мировоззрением, т.е. антисистемы, на языке этнической теории Л.Н. Гумилева. И это крайне важно: это ключевой момент образования русофобии как системного начала.

Следует отличать европейских негативистов от ученых и иных людей, искавших истину. Например, тот же Вольтер никаким ученым и даже философом никогда не был и быть не мог по своему умственному состоянию. Он был всего лишь посредственным публицистом, притязавшим в своих глазах на вселенское величие. Отличить же пустого болтуна от ученого или философа очень просто: ученый или философ предлагает новые идеи, а не компилирует существующие и тем более никогда не выражает чувства толпы. Болтун вроде Вольтера может говорить очень красиво, с привлечением даже художественных образов, но даже в этом случае он остается болтуном. Да и вообще, выражение «французская философия» представляет собой анекдот. Так, однажды французский философ Конт написал Гегелю: «Маэстро Гегель, не могли бы вы изложить курс своей философии для парижского университета кратко, доступно и по-французски?» Гегель ответил: «Маэстро Конт, мою философию нельзя изложить кратко, тем более — доступно, и тем более — по-французски».
В начале девятнадцатого века к нам начали перетекать идеи европейской негативной системы, в том числе русофобия, но никакой системы они тогда не образовали. Самым известным публичным выступлением этого времени являются «Философические письма» П.Я. Чаадаева (первое — 1836, публикация прекращена), которые в мягкой форме и не полностью отражают европейские русофобские идеи. Поскольку идеи эти совершенно не обоснованы, вообще никак, даже для показухи, то Чаадаева естественным образом сочли душевнобольным, причем вывод этот невозможно подвергнуть даже легкой критике с точки зрения психопатологии. Если человек исповедует недействительные идеи, невыводимые и немотивированные, на которых строится его мировоззрение, то состояние его следует назвать бредовым. Точнее же сказать в современной терминологии, Чаадаев находился в индуцированном бредовом состоянии (наведенном).

Своя антисистема начала у нас складываться после появления в Европе марксизма, творцы которого тоже были негативистами и, разумеется, русофобами (антисемитами, наверно, тоже, а еврейство Маркса тому не помеха). У нас в марксисты попали тоже негативисты, в том числе русофобы, но это не принципиально для данного рассмотрения, поскольку почти все они были уничтожены в тридцатых годах Сталиным, а русофобия осталась… Тут следует напомнить одну тонкость: сталинский социализм никакого отношения не имел даже к изысканиям Ленина, не говоря уж о трудах основоположников марксизма. Сталин построил свою социалистическую систему на развалинах марксистской антисистемы, объявив ее преемственностью. Это был намеренный обман, но делать-то было нечего…

Марксисты, конечно, имели некоторое отношение к русофобии как последовательные негативисты, но развитие свое наша русофобия, вполне проявившаяся в позднее советское время, получила отнюдь не от них. Параллельно с образованием марксистской антисистемы у нас начался еще один этнический процесс — ассимиляция евреев. Евреями, впрочем, мы неверно называем теперь ассимилированных потомков жидов, как называл себя этот германоязычный народ, ни малейшего этнического отношения не имевший к библейским евреям, но исповедовавший иудаизм. Процесс этот был исключительно противоречив: жиды хотели учиться на русском языке и говорить на нем, ибо русский язык открывал доступ к карьере и мировой культуре, а свой язык им уже не требовался (идиш, теперь он забыт), но при этом они хотели все-таки отличаться от русских… У них не было почти никакой национальной культуры (все теперь забыто, никому не нужно), но при этом они считали себя выше русских именно в культурном отношении. Это был не шовинизм, не национализм, а скорее некий весьма болезненный комплекс неполноценности; встречается он даже в наши дни, но уже в качестве пережитка.

Здесь есть своя тонкость: русофобия советского общества не имеет вообще никакого отношения к жидам, не является их культурной, национальной или любой иной чертой, вплоть до генетической,— это свойство заметного количества евреев, причем не всех, а только озабоченных в национальном смысле. Озабоченные эти евреи по сути своей были уже русскими (никакого иного родного языка, кроме русского, и никакой иной родной культуры, кроме русской, у них просто не было), но считали они себя носителями высших идей мирового уровня, просто даже библейского, хотя все они были сплошь атеисты. Поэтому и смотрели они на русских весьма критически, свысока. Едва ли многие из них были полны ненависти к русским, но именно они и положили начало русофобской антисистеме в СССР.
Дальше: