Технологии стали более умными, у нас есть сложные политические институты, но наш мозг по-прежнему посылает нас на войну

«Запад предпочитает либо "невидимое" убийство, либо убивать красиво»

Британский политолог Кристофер Коукер — о том, как изменилась сущность войн в XXI веке

В центре военно-воздушного космического командования сетевых операций и центра безопасности, США. Фото: Rick Wiking / Reuters

Кристофер Коукер — профессор международных отношений в Лондонской школе экономики и политических наук (LSE), эксперт нескольких международных советов, автор более дюжины книг об истории и методах ведения войн. Профессор Коукер регулярно выступает с лекциями на семинарах Московской школы гражданского просвещения. Он рассказал «Русской планете», почему мы никак не перестанем вести войны и как человечество будет воевать в XXI веке.

— Как, по-вашему, конфликт на Украине изменил общественное сознание в Европе, на Украине и в России?

— Войны по-прежнему содержат в себе эволюционный потенциал, который мы не исчерпали и до конца не открыли. Все время появляется что-то новое. Это особенно тревожно для европейцев, которые существенно разоружились за последние 10—20 лет, руководствуясь убеждением, что великие державы не начнут войну друг против друга, особенно при наличии у них ядерного оружия. И это, на мой взгляд, было ошибкой.

— Вы имеете в виду, что такие войны происходят сейчас?

— Это происходило, когда США подвергались масштабным кибератакамсо стороны Китая, когда НАТО атаковали со стороны России, когда в 2007 году кибервойна в Эстонии «закрыла» страну на две недели: им пришлось перезапускать систему и отключать страну от международного трафика, люди не могли получить деньги из банкоматов, и так далее. Если это не война, то я не знаю, что это. И самое интересное в этой ситуации — возможность правдоподобного отрицания. Невозможно доказать, что вы знаете, кто организовал кибер-атаку, если ее вели из 64 стран, с миллионакомпьютеров. Все знали, кто несет за это ответственность, но не могли доказать. Это новый феномен: война, которую отрицают, которая происходит за кулисами.

Появилось новое российское мышление о методах ведения войны. В 2007 году стали появляться первые публикации Академии наук, в которых люди задавались вопросом: «Как нам вторгнуться на Украину, не вторгаясь туда?» Для этого нужно созвать Думу в первые 24 часа кризиса внутри Украины, добиться одобрения на введение войск, послать тысячу солдат к границе, но чтобы они ее не переходили — это значит, что вы, очевидно, не вторгались в страну. А за месяцы до этого вы уже договаривались с местными миллионерами и «серыми кардиналами», уже посылали в страну своих людей, которые руководят повстанцами, а также солдат, как правило, призывников.

Подводя войска к границе и не используя их, вы ясно показываете миру, что не ведете войну. Это умная и сложная технология, некоторые называют ее гибридной войной. Сейчас в Европе и странах НАТО проводится потрясающе много конференций по гибридным войнам. Американцы думают, что Китай очень заинтересован в использовании таких же методов. Так мы узнали, что в XXI веке по-прежнему можно вести войну, причем с минимальными потерями, используя компьютерные вирусы, пропаганду в СМИ, местных жителей, мобилизованных за месяцы до того, как в стране начинается внутренний кризис. Это очень умный способ сделать то, что хочешь, и не быть пойманным.

— Как эти новые методы ведения войны влияют на нас, кроме того, что мы становимся более напуганными?

— Это довольно-таки страшно, особенно в ситуации, когда европейцы с этим ничего не могут сделать. Усиливается работа спецслужб внутри государств: люди понимают, что то, что происходит внутри границ, настолько же важно, как и то, что за ними. Больше внимания будет уделяться работе полиции.

Раньше мы думали, что располагаем мягкой силой, а Россия нет. Сейчас мы понимаем, что Россия тоже располагает мягкой силой. Но Запад использует ее для того, чтобы соблазнять и убеждать, а Россия — чтобы принуждать и наказывать. Это ново, мы никогда не думали о политике мягкой силы в таком ключе.

— В случае России «мягкая» значит «невидимая»?

— До некоторой степени она невидимая и непрозрачная. Есть разные методы ведения войны. Если вы взламываете компьютеры, вы никого не убиваете. Это то, как переосмысливается концепция войны в XXI веке. Вы ставите перед собой цель и достигаете ее ненасильственными методами.

— Этот год был особенно «богат» на войны, особенно на Ближнем Востоке. Почему?

— Очень важный фактор — это скука. Когда среди молодежи безработица достигает 40%, а иногда и 65% в странах Ближнего Востока, то многие молодые люди, одолеваемые скукой, хотят воевать. То, что по-настоящему привлекает в фундаментализме, — это чувство братства, это ощущение осмысленности в бессмысленной действительности, в которой нет надежды, нет будущего. Ощущение того, что ты, наконец, делаешь историю. Это и месть за все, что тебе сделали плохого. Когда люди терпят неудачу, они обычно винят в этом других, не себя. Когда троих боевиков, возвратившихся из Сирии, спросили, зачем они ездили туда, они ответили: «Потому что мы ненавидим». — «Хорошо, но что вы ненавидите в Западе?» — «Мы ненавидим все». В таком случае можно прибегнуть к обычному уличному насилию, стать преступником, но если ты идешь на джихад, это делает тебя героем.

— Значит, основная причина войн на Ближнем Востоке — в экономическом упадке?

— Да, к тому же в разочаровании после «арабской весны», в угасании военных режимов после нее. Другая важная причина — клановое устройство общества. Глобализация начинает давать сбой, люди возвращаются к национализму, а его масштаб все уменьшается. Проходит референдум по независимости в Шотландии, такой же хотят провести в Каталонии, и другие народы в Европе хотят жить во все более мелких сообществах. Это дает ощущение принадлежности к клану. А война — это способ защитить свой клан. Мы все объединяемся в клубы. В клубе ты чувствуешь себя в безопасности, можешь брать на себя больше рисков. Поэтому мы и ведем войны — это символ нашей клановости, это возможность гордо носить знак своего племени.

Евгений Касперский выступает на конференции по кибербезопасности в Тель-Авиве. Фото: Baz Ratner / Reuters

— Меняется ли тип людей, которые охотно идут на войну?

— Он меняется и не меняется. Как писал в XIX веке Клаузевиц, сущность никогда не меняется, но свойства меняются постоянно. Сегодня можно воевать, сидя за экраном, как операторы дронов, убивая террористов, которых ты никогда не видел. Но, как говорил Клаузевиц, все равно нужна смелость умирать и смелость убивать. И если у тебя нет этой смелости, ты не можешь воевать.

— Оператору дронов не нужно иметь смелость умирать.

— В прошлом году в США количество операторов дронов упало на 15%, потому что люди не хотят этим заниматься. Посттравматический стресс среди них не ниже, если не выше, чем среди солдат, принимающих участие в боевых действиях. Если вы наблюдаете за кем-то 24 часа в сутки, ходите с ними на свадьбы, на похороны, наблюдаете, как они занимаются сексом, то эти люди становятся вашими знакомыми — и затем нужно их убить. Это требует от вас большего, чем просто увидеть врага за линией фронта, зарядить пулю и выстрелить в него.

— Получается, что мы изобрели новый вид войны.

— Я думаю, Запад предпочитает либо «невидимое» убийство, либо убивать красиво. Невидимое убийство — это экономические санкции. Вы не знаете, сколько людей умерло из-за них, пока по телевидению не покажут об этом документальный фильм. Например, мы убили около 200 тысяч детей в Ираке экономическими санкциями (подсчеты жертв санкций есть в исследованиибританского парламента и различных статьях о гуманитарной ситуации в Ираке. — РП). Дети умирали, потому что им не хватало молока, или потому, что не работали больницы. Бывший премьер-министр Великобритании Тони Блэр всегда отрицал эту цифру, вплоть до того дня, когда палата общин обсуждала, должна ли Великобритания вступать в войну, и Блэр сказал: «Как мы можем оправдать новые 200 тысяч детских смертей, продлевая санкции еще на десять лет? Почетнее открыто вступить в войну».

Пока убийство невидимо, мы можем убивать без угрызений совести. Когда же мы делаем это зримо, мы стараемся использовать новые технологии. Появилось оружие несмертельного действия, которое разоружает людей, не убивая их. Например, звуковые волны, которые вызовут у вас мигрень на три дня, или липкие сети, которые обездвиживают людей — мы использовали их в Сомали в 1995 году.

Демонстрация удалённого управления авианосцем CVN-77, США. Фото: MC2 Timothy Walter / US Navy / Handout / AFP / East News

Мы стараемся быть избирательными, нацеливаться только на плохих парней, не трогая хороших. Мы применяем санкции к узкому кругу людей, сфокусированные на правящем режиме, например санкции против друзей президента Путина. Используем «умные» бомбы, которые убивают малое количество людей внутри малого радиуса, уменьшая количество побочных смертей. Это путь Запада: мы мыслим технологически.

— Почему институты, задуманные, чтобы предотвращать войны, такие как ООН, не работают?

— Они работают и не работают. Сейчас стало больше прозрачности: при наличии спутников нельзя секретно перемещать войска.

— Наверное, только США открыто обвиняли Россию в отправке войск на Украину.

— Да, европейцы не хотели об этом знать. Здесь важна возможность правдоподобного отрицания. Как в случае с кибератаками на Эстонию в 2007 году: все знали, что они были организованы из России, но никто не мог это убедительно доказать. Обычные граждане не могут осуществить такие атаки на государства, это могут делать только другие государства — и только у них есть на это причины. Так или иначе, войны становятся меньше. Дроны будут оружием террористов будущего, как и оружием государств. Маленькие дроны можно свободно купить за $500. В США сейчас насчитывается 40 тысяч дронов, и большая часть их принадлежит частным лицам. Это ящик Пандоры, который уже нельзя закрыть.

Некоторое время назад группа украинцев купила дрон, чтобы использовать его против повстанцев в Донецке. Мы уже видим военный краудсорсинг, когда люди собираются и вместе покупают оружие. В будущем контрабанды оружия не будет: мы просто будем посылать формулы для его печати на 3D-принтерах. Это не очень дорогая технология, она доступна. Это, я думаю, и есть будущее войн. Государства будут отдавать их на «аутсорсинг» небольшим группам граждан и отрицать свое участие — так называемые opensource-войны.

— Но если использовать независимые группы людей для ведения войны, они могут начать воевать с теми, с кем сами считают нужным.

— Да, и вы теряете контроль над ними, как это вышло у нас в Ливии. Мы не воевали на территории страны, это были повстанцы против Каддафи, а мы поддерживали их с помощью авиации и крылатых ракет. У нас была цель — свержение режима и установление демократии, а у них была своя повестка, не совпадавшая с нашей. Это была клановая и религиозная повестка, повстанцев не интересовала демократия: они сводили свои счеты. И если вы не начинаете сами воевать на земле, вы не можете контролировать ход и результат войны.

Палестинские боевики с флагами исламского джихада. Фото: Fayez Nureldine / AFP / East News

— То есть, вооружить людей — еще не значит контролировать их?

— Во времена старых идеологий это работало. В СССР считали: «Мы вооружим национальные освободительные движения, они сформируют марксистские правительства и станут союзниками СССР. Они дадут нам свои военные базы, которые мы сможем использовать против США». Вы знали, кого вооружаете: эти люди учились в Университете Патриса Лумумбы в Москве, они говорили, что верят в марксизм. Вы понимали, что вы получаете за свою поддержку.

Что мы имеем сегодня? Мы вооружаем моджахедов — получаем 11 сентября. Ведь как атаковать СССР, когда он ядерная держава и вы ядерная держава? Создать группу моджахедов, которых США начали поддерживать за шесть месяцев до вторжения Советского Союза в Афганистан — все разведданные указывали на то, что это произойдет. А затем эта группа моджахедов стала «Талибаном».

В 1998 году Бжезинского в интервью спросили: «Вы довольны тем, что "Талибан" пришел к власти в Афганистане, ведь вы поддерживали их в 80-х?» Он ответил: «Кого интересуют группа разъяренных мусульман? Мы разрушили Советский Союз, вот что исторически важно». Теперь группа разъяренных мусульман воюет с нами в Сирии и Ираке. В Сирии мы никого не поддерживаем, потому что некого: там нет демократических лидеров западного типа. И мы понятия не имеем, какой режим может установиться после Асада.

Сейчас мы живем в век гораздо более скромных амбиций. Как написал социолог и философ Бруно Латур: примите этих террористов — вы их создали, это часть вашей системы. Если у вас демократия, вы должны понимать, что будет много людей, которые будут ненавидеть все, что она собой представляет: материализм, отсутствие эмоционального накала, культуру потребления, покупку голосов избирателей. Мы думали, что демократия может охватить всех, но не все хотят этого.

— Можно ли прекратить войны?

— Сущность мировой политической системы — в конфликте и конкуренции. Государства хотят, чтобы к ним относились с уважением. «Ты оскорбил меня, устроив теракт 11 сентября? Я приду с большой войной, чтобы ты больше никогда так со мной не поступил». Американцы потратили такое количество денег на борьбу с «Аль-Каидой», потому что они были оскорблены терактом. Мир живет по закону джунглей.

— И мы ничего не можем с этим сделать?

— Мы вынуждены делать вид, что можем, но, откровенно говоря, не думаю, что мы можем сделать много. И если мы избавим большую часть мира от бедности (по прогнозам, в 2015 году большая часть населения будет средним классом), то это хорошо, но мы уменьшаем бедность, а не неравенство. Бедность не порождает войн и революций: очень бедным людям некогда этим заниматься, они пытаются выжить. Но неравенство вызывает у них досаду, потому что кто-то живет лучше. А великие державы начинают войны из-за власти и престижа.

Бывший оператор центра управления беспилотниками, Брэндон Брайант. Брэндону диагностировали посттравматическое стрессовое расстройство, он до сих пор страдает от бессонницы, депрессии и кошмаров в течении трех лет после того как он принял участие в своей последней миссии. Фото: Lido Vizzutti / AP

Я всегда говорю своим студентам: когда начинается война, разворачиваются боевые действия, самолеты начинают кружить в небе и сбрасывать бомбы, людей это захватывает. Это гораздо интереснее, чем обсуждать ход переговоров ВТО в Дохе. Переговоры, может быть, важнее для процветания стран, но они скучнее.

Кроме того, люди говорят себе: это наша страна воюет, это по нашей стране ударили. Что твоя страна сделала для тебя? Ничего. Но ты не говоришь этого себе, потому что пробуждается чувство клановости: мы все в одной лодке, в одном клане и должны держаться вместе. Вот почему в самом начале боевых действий поддержка идеи войны резко вырастает. Затем, когда возвращаются гробы с телами, эта поддержка снижается.

— Бесконечная история.

— Да, это бесконечная история. И довольно бессмысленная. Как и история человечества в целом. Видите ли, биологи бы объяснили, что проблема — в наших мозгах. Это мозги Каменного века, не XXI века. Нас интересуют только ближайшие опасности, а не долгосрочные угрозы. Нам очень трудно думать о глобальном потеплении, потому что это не то, что случится с нами завтра. Кроме того, наш мозг создан для борьбы за выживание. Мы постоянно думаем, что мы в опасности. Национальное государство было лучшим способом выживать вместе: оно как большая семья, которая хорошо мобилизует свои силы. И когда Запад угрожает России санкциями, 85% населения встает за Путиным, потому что мозг родом из Каменного века говорит вам, что нужно держаться своего племени любой ценой. Поэтому наш мир и остается в таком хаосе: технологии стали более умными, у нас есть сложные политические институты, но наш мозг по-прежнему посылает нас на войну.