Этот забавный прошлый русский, теперь настоящий немец - забавно рассуждает про то, что у нас тут происходит. Кажется, вполне искренне, что само по себе ценно. Так как либеральный образ мышления всегда или основан на инфантилизме ("Пока вы не начали возникать, санкций не было, а пармезан был"), или же недомыслии и чрезмерной доверчивости своему телевизору. С которого злодей-Путин не сходит никогда... Почему? Именно потому же, в чем и нас обвиняют - это война, а война в одиночку не бывает. Кому эта война была интереснее, можно поупражняться в логике. Вариантов немного. Мастер Каморки
"...пока я не наверстал упущенное (разговорный язык), люди считали меня русским — просто чрезвычайно тупым....Кремль избрал новый путь: гибридный психологический конфликт, разворачивающийся на нескольких уровнях. Это взрывоопасная смесь пропаганды, кибератак, манипуляции локальными политическими силами и неправительственными организациями" Игор Мечик (Igor T. Miecik)
Британский публицист и телепродюсер Питер Померанцев, сын поэта и радиожурналиста Игоря Померанцева, сотрудник изданий Financial Times, Wall Street Journal, London Review of Books, аналитик лондонского Legatum Institute - был свидетелем расцвета путинской эпохи, взросления «управляемой демократии» и рождения постмодернистской диктатуры Путина. Он приехал из Лондона в Москву в 2001 году. На телевизионном рынке России проработал продюсером девять лет. А потом, как сам говорит, сбежал. Знание кухни российского телевидения помогает Питеру лучше понимать Кремль и не поддаваться его пропаганде «вечного цинизма»
Gazeta Wyborcza: В фильме «Касабланка» майор Штрассе спрашивает Рика: «Кто вы, мистер Блэйн? Американец, англичанин, француз, араб или, может, еврей?» Вам тоже наверняка часто задают такой вопрос?
Питер Померанцев: Конечно. Мои родители эмигрировали из СССР в Великобританию, когда мне было 10 месяцев, но в нашем лондонском доме говорили практически только по-русски. Так что когда в 2000 году я приехал в Москву, я считал себя стопроцентным русским. Быстро выяснилось, что я знаю язык, но не понимаю, что мне говорят. Я не знал культурного кода, не понимал метафор, аллюзий, шуток.
— Вы говорите по-английски, как англичанин, по-русски, как русский. Вы родились в Киеве, росли в Лондоне, больше половины вашей карьеры, 10 лет, связано с телевидением в Москве. Вас представляют как британского писателя, российского режиссера или русского еврея с британским паспортом, а на Украине вы хвастаетесь своими украинскими корнями.
— В Лондоне к отцу [Игорь Померанцев с диссидент, сотрудник радио «Свободная Европа»] приходили писатели, философы, художники из очередных волн эмиграции и разговаривали о политике, культуре, истории. Я знал Достоевского, Тарковского и Окуджаву, но не знал Штирлица и Пугачеву. Разговорный русский — это язык цитат, которые я не мог понять, не зная их источников: советских фильмов, сериалов или текстов песен. Так что пока я не наверстал упущенное, люди считали меня русским — просто чрезвычайно тупым. Но я быстро все нагнал, пошел в университет кинематографии, получил должность телепродюсера.
— Вы стали кремлевским пропагандистом?
— Нет, пожалуй, нет…
— Пожалуй?
— Москва первых лет XXI века казалась мне Нью-Йорком столетней давности. Все работало интенсивно: огромные деньги, амбициозные проекты, космополитическая компания со всего мира. Я думал, что попал в неолиберальную сказку. Однако я с самого начала считал связи с Останкино или главными информационными программами неэтичными. Мне казалось, что моя работа — ОК, она не имеет ничего общего с режимом. Мы снимали репортажи для нишевого канала ТНТ о проблемах молодежи с наркотиками, о дедовщине в армии, жестокости милиции к молодым людям. Я участвовал в создании мультимедийного проекта «Сноб» — интернет-сайта, журнала и телевидения, адресованных аудитории нового типа: обеспеченным, прозападным, либеральным жителям больших городов, так называемым глобальным россиянам. Там работали дети советских интеллигентов, говорящие на оксфордском английском и открыто критикующие режим. Заместителем руководителя была Маша Гессен, активистка движения ЛГБТ. В западной прессе регулярно появлялись ее тексты с критикой Путина.
Я поддался очарованию, но после работы мы сидели с коллегами за бокалом и размышляли: ведь такой большой проект не мог появиться без благословения власти. Кто мы: оппозиция или винтик, который позволяет работать системе? Говорим ли мы собственным голосом или играем по навязанным нам нотам в многоголосом официальном оркестре? Несколько раз мне приходилось отказываться от тем, потому что оказывалось, что мы вторгаемся на территорию чьих-то интересов. Речь шла вроде бы о деньгах, не о политике…
На президентских выборах 2012 года стартовал наш владелец Михаил Прохоров, а мы снова часами размышляли за бокалом: он реальный самостоятельный кандидат или просто кто-то, с кем сможет выиграть Путин? После выборов все стало ясно. Он получил 12% и элегантно ушел из политической деятельности.
— Десять лет назад Лилия Шевцова писала, что в путинской России все — иллюзия: правительство — не правительство, выборы — не выборы, полиция — не полиция, министерства — не министерства. У вас открылись глаза, когда вы занимались телевидением. Насколько простой россиянин по другую сторону экрана верит в то, что ему показывают?
— Все прекрасно знают, что они живут среди театральных декораций.
— Кремлевская пропаганда, весь этот спектакль, неэффективна?
— Она отлично работает. Государственная информационная политика — это не, как могло бы показаться, идеологический проект, который призван навязать определенное видение действительности. Жесткой пропагандой в традиционном смысле этого слова занимается в основном Первый канал, однако в отличие от советских времен никаких ценностей он не продвигает. Это система вечной фальсификации, соответствующей обстоятельствам. Страна просыпается при диктатуре, обедает при демократии, а ужин ей подают олигархи: все информационное поле должно быть мутным, засоренным, наполненным противоречащими друг другу сообщениями.
Кремль выводит из Сирии авиацию. В популярном политическом ток-шоу Владимира Соловьева мнимый оппозиционер Владимир Жириновский мечет громы и молнии, что Россию в очередной раз обыграли и сломили США, что это огромный провал, и скоро у Москвы отнимут последние крохи ее влияния на Ближнем Востоке. Позже представитель министерства обороны заявляет, что мы выходим, так как поставленная задача выполнена: благодаря российскому оружию переломлен хребет «Исламского государства». А представитель того же правительства, но из Министерства иностранных дел, говорит нечто третье, что войска выходят в результате согласованной операции с Америкой в сфере борьбы с международным терроризмом.
Когда началась война в Донбассе, телевидение постоянно показывало мертвых детей, рассказывая, что это жертвы украинской армии, которую оснастила и обучила американская разведка. Это было призвано вызвать естественную реакцию: каждый, кто видит мертвого ребенка, невинные жертвы, инстинктивно жаждет мести. Но на тех же каналах начали звучать комментарии российских политиков, говоривших о том, что каждый, кто призывает Россию к войне с Украиной, — наверняка агент ЦРУ. Дезориентированный зритель не понимает, что происходит на самом деле. Если и там агенты, и тут агенты, он решает, что лучше ни во что не вмешиваться. Этого власть и добивается: убедить людей, что политика — грязное занятие, так что лучше накопать в огороде картошки, сходить на рыбалку, выпить рюмку, и все как-то само устроится.
В более широкой перспективе эта политика опирается на чисто постмодернистские тезисы и выступает с критикой прежних форм власти и мышления о западной цивилизации. Она искажает идентичность и культурные ценности Запада, создавая впечатление относительности всего. Международные договоры — это клочки бумаги, которые можно в любой момент заменить на новые клочки, права человека — пустая риторика, а международная финансовая система — основанная на обмане пустышка.
Упрощая, нарратив таков: да, мы знаем, и вы знаете, что наша российская система — это театр с декорациями, заменяющими реальные институты и механизмы, но таков мир! Взгляните, как это работает на Западе. Америка нападает на Ирак из-за химического оружия, которого там нет, а в Гуантанамо избивают хуже, чем в милиции. А какая ерунда Европейский Союз! Германия обокрала Грецию, Англия хочет обокрасть континент, Брюссель размышляет, как женить мужчин с мужчинами и женщин с женщинами, так что полиция защищает гей-парады вместо того, чтобы ловить террористов. А коррупция? Посмотрите на ФИФА! К этому добавляется солидная доза теорий заговора о сетях корпораций, банков, масонов, спецслужб.
— Мы должны стать распорядителями церемонии, взять символы под свой контроль и заняться режиссурой спектакля о постмодернизме.
— Именно так.
— Страшно: ведь это цитата из Александра Дугина. Националиста и большевика, который еще недавно считался представителем крайнего идеологического фланга. Вы думаете, распорядители церемонии верят в то, что предлагают?
— Они бы сказали, что это прагматизм. Российский постмодернизм в политике родился из советского цинизма, а тот, в свою очередь, из разочарования коммунистической идеологией. Я видел в лондонском суде основоположника кремлевского театра иллюзий — Бориса Березовского. Он обезумел. Судья заявил, что он утратил контакт с реальностью и не знал, когда лжет, а когда говорит правду.
Не важно, верят они или нет. Таково направление политики государства. Кремль понимает, что он не способен конкурировать в военной сфере с НАТО, а в экономике — с Евросоюзом. Поэтому он избрал новый путь: гибридный психологический конфликт, разворачивающийся на нескольких уровнях. Это взрывоопасная смесь пропаганды, кибератак, манипуляции локальными политическими силами и неправительственными организациями и так далее. Москва сделала ставку на то, что Запад не сможет сохранить все инструменты второй половины XX века: НАТО, ЕС, атлантическую солидарность, что их малой кровью удастся разрушить.
Главный связующий элемент и сила НАТО — это статья 5 Вашингтонского договора. В случае вооруженного нападения действует принцип один за всех, все за одного. А если это будет нападение без использования оружия? Например, кибератака против Румынии? Паралич в ее энергетических сетях или банковской системе? Или локальное восстание сепаратистов в Нарве с подачи и при координации российских спецслужб, прямых доказательств чему не будет? Можно ли тогда применить статью 5?
Мы столкнулись с этим в Крыму. Всем было ясно, что там появились российские военные, но Кремль говорил: «Они купили форму в военторге, а автоматы в охотничьем магазине». И что это? Захват, аннексия, восстание, возвращение в родное лоно?
Чтобы знать, как реагировать, нужно знать, на то вы реагируете, то есть дать этому название. Разрыв дискурса, замусоривание и деформирование информационного поля может быть очень опасным. Вторжение в семантическую систему противника и манипулирование им изнутри — это сейчас главное направление интереса и исследований российской армии.
— Съемка телевизионных материалов «по-русски» отличается от того, что вы видели на Западе?
— Масса продюсеров и режиссеров в публицистике и информационной сфере верят в шарлатанские техники вроде нейролингвистического программирования. Курсы НЛП и эриксоновского гипноза в Москве бьют рекорды популярности не только среди представителей СМИ, но и в разных корпорациях, занимающихся продажами, маркетингом, пиаром и мечтающих об управлении массами.
Я работал с одним очень известным менеджером из СМИ, который обучал работников, как строить информационный блок. Когда говорить об абортах, о войне, а когда о Церкви или о Путине, а также как в духе НЛП монтировать материалы, какие минута за минутой вклеивать картинки, какие и когда использовать ключевые слова.
В сфере развлечений, поскольку россияне любят сказки и сильные эмоции, западные форматы нужно было ускорить и сделать мощнее: должно было быть больше поворотов сюжета, больше чувств, слез.
После того как начался конфликт на Украине, я заметил, что среди ведущих появился новый тип телегероя: демонического и грозного. С экранов пропали люди с мягкими улыбками, например, Леонид Парфенов и Андрей Малахов. Вместо них возникли слуги тьмы в черных рубашках и с суровым взглядом: Дмитрий Киселев или Владимир Сорокин. Неприятные, высокомерные. Я не знаю, зачем они нужны, но рейтинги у них отличные.
— Волна протестов 2012 года ушла в прошлое. Что происходит с московской интеллигенцией, которая занимала тогда либеральную позицию?— Пару лет назад в Москве устроили широкую рекламную компанию одного роскошного жилого района. Весь центр обклеили плакатами в нацистско-сталинском реалистично-комиксном стиле 30-х годов. Идеальная пара блондинов смотрела вдаль, стоя у подножья заснеженных утопающих в солнечном свете гор, надпись гласила: Будущее идеально. Сказать, что эта реклама была шуточной, нельзя, как и то, что она была абсолютно серьезной. Что хотели сказать ее создатели? Мы знаем, что живем при диктатуре, но это такой хороший союз, что мы зарабатываем на этом деньги, поэтому ни мы, ни вы не собираемся менять правил игры.
— Это самое распространенное мнение?— Пример подал Сурков, ведущий менеджер новостей Кремля, создатель этого театра абсурда, концепции «суверенной демократии». Он издал под псевдонимом роман «Околоноля» — сатиру на современную Россию. Герой книги — Егор, лишенный совести специалист по пиару, готов служить каждому, кто хорошо платит. Сначала он писал авангардистские стихи, а потом стал покупать оптом у обедневших писателей их произведения и продавать высокопоставленным чиновникам, связанным с властью бизнесменам и бандитам, чтобы те удовлетворили свои литературные амбиции, опубликовав их под своими именами. В романе у издателей есть собственные мафиозные группировки, которые стреляют друг в друга, соревнуясь за права на Набокова или Пушкина. На фоне мы видим мутные интриги спецслужб. Что касается парадокса: члены созданных Сурковым молодежных движений сжигали такого рода книги на Красной площади.
— Возможно, поэтому Сурков издал книгу под псевдонимом?
— Возможно. Но из-за своего тщеславия он приложил все усилия, чтобы Москва знала, кто ее автор. Он подписался под предисловием, а в качестве псевдонима выбрал имя Натан Дубовицкий, в то время как его жену зовут Наталия Дубовицкая.
Но это еще не все. Егор — явное литературное альтер-эго Суркова. Это разочарованный в советской идеологии книжный червь, который приезжает в Москву, где начинает вращаться в кругах местной богемы, пока не превращается в PR-гуру. Сурков был заметным человеком, он работал на Ходорковского и был с ним близок, а оказавшись под боком Путина, когда тот загонял олигарха в лагерь, Сурков энергично создавал стратегию, как выгоднее всего разыграть эту ситуацию.
— Даже если Сурков описывал обстановку в московской элите, он все равно оставался работником кремлевского властного центра. Я говорю об обычных людях, находящихся по другую сторону красной стены, например, тех, кого вы описываете в своей книге. Как знакомая, которая говорила: «Я со всеми этими Сурковыми даже срать на одном километре не сяду». Или о «глобальных россиянах», которые считают себя европейцами, и для которых вы делали проект «Сноб». В этой среде критиковать режим считалось хорошим тоном. Как обстоит дело с писателями, режиссерами? Они не страдают от отсутствия творческой свободы, запрета затрагивать табуированные темы?
— Если в советские времена кому-то хотелось жить в согласии с властью, ему приходилось забыть о всякой творческой свободе. Сейчас табу — это только журналистские расследования, которые забираются слишком далеко за кулисы и мешают зарабатывать коррупционные деньги. А остальное, пожалуйста: если вы лояльны, занимайтесь, чем хотите. Эффектом становится причудливое совмещение примитивных феодальных жестов и иронии, как в той рекламе.
Самый известный московский галерист служит кремлевским консультантом по вопросам пропаганды, а одновременно выставляет у себя протестное искусство. Модный режиссер снимает блокбастер, высмеивающий Путина, записываясь перед этим в партию власти «Единая Россия». Когда Кирилл Серебренников, скандалист, известный своими нонконформистскими проектами, и руководитель «Гоголь-центра» (одной из самых популярных московских театральных площадок) решил перенести на сцену «Околоноля», московская богема, любимчиком, которой он был, взвыла от отвращения. Говорилось, что сотрудничество с Сурковым, это как если бы Брехт ставил Геббельса. Серебренников написал сценарий так, чтобы вывернуть исходный текст наизнанку. Егор, альтер-эго Суркова, в этой интерпретации становится героем фаустовского тира, который пытается вернуть проданную дьяволу душу. За сказочную жизнь — огромные гонорары, вечеринки, секс без обязательств приходится платить моральным разложением, они ведут в духовный ад. В пассажах, которые дописал Серебренников, актеры обращаются непосредственно к зрителям, упрекая их в том, что они живут среди кумовства, коррупции и насилия.
Типичный для московской элиты прием: режиссер сохранил имидж нонконформиста и критика режима, одновременно прославив произведение создателя этой системы. Вскоре после этого Сурков спонсировал фестиваль искусств, который организует Серебренников, а тот провел у себя в театре дискуссию на тему государственной цензуры в культуре.
— То есть демократические заявления и европейская идентичность – это только вино из Бордо и одежда из Милана?
— А Берлускони — не европеец? В русском слово «демократия» приобрело сейчас специфическое звучание. Оно ассоциируется с чем-то некачественным. Говорят, например, что в Макдоналдсе демократичные цены, или, что фейсконтроль в клубе слишком демократичен — значит, туда пускают любое отребье.
— В качестве кого вы вернулись из Москвы? Говорят, что вас очень задел Майдан и война на Украине, а украинцы одними из первых перевели вашу книгу и называют вас и вашего отца своими писателями.
— Майдан не оставил меня равнодушным, потому что все детство мне рассказывали о доме в Киеве, Одессе, а отец — о его родных Черновцах. Это была моя личная мифология. Нападение на Украину было нападением на мое детство. Желание его защитить — естественная реакция. До Майдана в понятие украинского входили язык, кровь, Киевская Русь, Василь Стус. Я это все очень уважаю. Какое я имею к этому отношение, если ни отец, ни я не написали ни слова на украинском? Майдан сильно расширил понятие украинской идентичности, оказалось, что теперь можно быть «жидобандеровцем».
— Напомните мне, что ответил Рик в «Касабланке» майору Штрассе на вопрос «Кто вы, мистер Блэйн?»
— Он ответил: «Я пьяница».