Недавно писатель Людмила Улицкая - один из самых значимых и тиражируемых литераторов в России - разоткровенничалась по поводу своего отношения к итогам Великой Отечественной.Следующий диалог произошёл в эфире одной из радиостанций.
В числе прочего, она сказала следующее:
"Вы знаете, мы все с легким таким снисходительным относимся к французам, потому что мы-то молодцы. А французы – вот, они немцам сдали свою страну. Сейчас прошли годы – Париж стоит, они его сохранили, они сохранили культуру. Да, конечно, французы не молодцы, а мы молодцы. Но страна была разрушена, народу погибло ужасное количество... У Победы есть цена. Потому что миллионы погибших людей – это, конечно, очень большая цена. Французы своих уберегли на самом деле".
Пытаться в каком-то логическом ключе отвечать этим… высказываниям — очень сложно.
Признаться, прочитав распечатку её интервью, я минуту сидел, не в состоянии отреагировать вообще.
"Французы уберегли своих" - а других? А ваших? Эти миллионы сожжённых — их кто должен был уберечь?
Причём я догадываюсь, что даже эти слова Людмила Евгеньевна произносит немного сдерживая себя — эфир всё-таки, есть определённые приличия — а внутри она формулирует всё это куда радикальнее. Хотя — куда уж радикальней?
Оскорбление — а это, безусловно, оскорбление — нанесено не только русским, не только народам, потерявшим тысячи и тысячи своих сыновей — белорусам, украинцам, армянам... Улицкая, признаем, унижает свой собственный народ.
Ведь по данным Центрального архива Министерства обороны России, в войсках Красной армии насчитывалось около 501 тысячи евреев: из них погибло в боях, умерло от ран и болезней, пропало без вести 198 тысяч военнослужащих-евреев. Это составляет 39,6 % от их общего числа! Из 800 тысяч женщин - участвовавших в войне, 20 тысяч были еврейками. Только медиков погибло — шесть тысяч! В командовании Красной армии насчитывалось 305 евреев в звании генералов и адмиралов, 38 из них погибли в боях. На год раньше Александра Матросова, как и многие другие воины, 22 февраля 1942 года закрыл грудью амбразуру вражеского дзота Абрам Левин. Такой же подвиг совершили ещё четверо евреев.
Высокая цена? Не надо было платить?
фото: соцсети
Отвечать Улицкой должен, конечно, не я.
Отвечать ей должен замечательный русский советский поэт Павел Давидович Коган. Но только 23 сентября 1942 года на сопке Сахарная Голова под Новороссийском возглавляемая им разведгруппа попала в перестрелку, в которой Коган был убит.
Ответить ей мог бы замечательный русский советский поэт Евгений Аронович Долматовский — начавший воинскую службу, между прочим, ещё в 1939 году, и принявший участие, как сегодня бы сказала Людмила Евгеньевна, в "аннексии" Западной Украины и Западной Белоруссии (эти территории принадлежали тогда Польше, и не по праву).
Долматовский в августе 1941-го попал в Уманское окружение и был взят в плен, из которого бежал снова на фронт.
Высокую цену платил. Не надо было её платить. Дешевле можно было обойтись. Как настоящему парижанину.
А он вместо этого сочинил "Любимый город может спать спокойно..." и "Дорогу на Берлин".
Впрочем, и сегодня есть кому ответить.
фото: соцсети
У Александра Моисеевича Городницкого — пережившего ленинградскую блокаду в 10-11-летнем возрасте, то есть знающим заплаченную цену в тысячу раз больше, чем Людмила Евгеньевна, - так совпало, уже есть стихи, написанные ровно по тому же самому поводу:
"Вспомним блокадные скорбные были,
Небо в разрывах, рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили,
Сдав её немцам без боя.
Голос сирены, поющей тревожно,
Камни, седые от пыли.
Так бы и мы поступили, возможно,
Если бы чехами были.
Правы бельгийцы, мне искренне жаль их, —
Брюгге без выстрела брошен.
Правы влюблённые в жизнь парижане,
Дом свой отдавшие бошам.
Мы лишь одни, простофили и дуры,
Питер не выдали немцам.
Не отдавали мы архитектуры
На произвол чужеземцам.
Не оставляли позора в наследство
Детям и внукам любимым,
Твёрдо усвоив со школьного детства:
Мёртвые сраму не имут".
Счастье какое, что есть такие стихи. Что вы, лукавые гуманисты и ласковые фарисеи, предсказуемы заранее и на века.
Цена той войны известна. Не все, наверное, стоили той цены, но пересчёта не будет.
Пусть говорят все, кто обрёл чужой смертью право жить и разговаривать.
Просто слушать это нет сил никаких уже.