Донбасский культурный феномен возвращается в контекст Русского мира, обремененный новыми смыслами, которые, как мне кажется, крайне важны для формирования актуальной идентичности России. В советские времена этот край служил символом пролетарской аристократии. Труд шахтера — опасный и тяжелый — совмещал в себе множество свойств, которые коммунистическая идеология считала крайне существенными в решении задачи строительства человека нового типа. Вот как он был нарисован.
Люди, породнившиеся со смертью, рискующие каждый день своей жизнью глубоко под землей, несомненно, обладают мужеством титанов. Изматывающая, иссушающая работа в условиях, когда человек зажат в узком пространстве и не может разогнуться, принять естественную позу, а вынужден разбивать, отгребать и грузить уголь, согнувшись в три погибели, трактовалась как выражение силы и выносливости, способности выдерживать гигантские нагрузки. Добыча угля является принципиально коллективным процессом, и это позволяло легко сопрягать этот вид деятельности с идеей солидарного усилия, когда группа людей, действуя сообща, как единый организм, выполняет поставленную задачу куда эффективнее, чем то же количество одиночек.
Ну и, наконец, выбираемое из недр черное золото было своего рода знаком великой победы труда над природой, которая отдавала свои богатства, не в силах сопротивляться неуемной человеческой воле.
Стереотип «Донбасс — шахтерский край» долгое время оставался смыслообразующим региональным маркером, несмотря на то что в регионе бурно развивались металлургия, станкостроение, система высшего технического образования. Но именно представитель пролетариата, человек труда должен был быть прославлен и возвеличен в системе идеологических координат коммунистической идеологии. Вошедший в школьную программу роман Фадеева «Молодая гвардия» добавлял образу героики, однако даже и не думал покидать пределы привычного контекста, ибо молодые подпольщики боролись с фашизмом, будучи производной от все той же шахтерской культуры. И во второй редакции романа появилась — как утверждают, по просьбе Сталина — фигура коммуниста-шахтера, направлявшего комсомольцев в их борьбе.
Конец эпохи коммунизма девальвировал труд вообще и шахтерский в частности, кардинально изменив отношение общества к нему. Донбасс пережил ребрендинг, став жертвой вытеснения, профанации и снижения советских сакральных смыслов и образов. Добыча угля стала восприниматься как тяжелая, отупляющая работа, отнимающая у человека все силы и не оставляющая ему пространства для развития. Новая Украина приступила к формированию предельно негативного образа Донбасса, сталкивая национальный идеал бесконфликтного сельского единения с природой с деформирующим влиянием индустриализации, противопоставляя деревенскую идиллию попыткам человека из коммунистического прошлого насильно изменить естественный ход вещей. В этой трактовке индустриальный шахтерский край представал как лишенная корней антикультура, созданная большевиками искусственно. В обоснование такого взгляда на Донбасс приводились многочисленные факты, имеющие мало отношения к реальной истории. Дескать, жители региона — это потомки преступников, сосланных сюда из различных областей России. Коренное население — украинцы — были вытеснены со своих земель пришлым сбродом, являвшим собой солянку из криминального элемента, авантюристов всех мастей и деклассированного, лишившегося связи с землей и родиной пролетариата. Свойства безродности, склонности к криминальным деяниям, способности выполнять разве что самую примитивную и тяжелую работу, лишающую человека достоинства и сознания, были переданы по наследству и образовали нынешнюю донбасскую популяцию. Одно время в Киеве расклеивали плакаты с призывами не держать подъезды в чистоте. Киевлянам напоминали, что они не донецкие, а потому не имеют права вести себя как животные.
Понятно, что, изображая население Донбасса коллективным идиотом, националистические круги исходили из сформулированной еще первым президентом Украины максимы «Украина — не Россия». Русский Донбасс стал объектом отвержения, примером отрицательной селекции, генетического сбоя. Нацистские критерии оказались высокоактуальны для набиравшего силу украинского национализма, фундаментальной идеологией которого было отвержение всего русского, маркировавшегося как абсолютное зло.
Можно поговорить еще об одном образе Донбасса — в некотором смысле авторском. Он сложился благодаря усилиям уроженца города Енакиево Донецкой области Виктора Януковича, пытавшегося в течение многих лет придать Донецку особый статус — третьей столицы Украины после Киева и Львова. Беглый украинский президент стал творцом субкультуры, центральной фигурой которой являлся нувориш, олигарх, бизнесмен, чье состояние не было эквивалентом труда, честности и благоразумия. Напротив, источником богатства нового русского должны были быть наглость, беспринципность, умение «кинуть» партнера, «отжать» собственность у труженика-простофили, физически устранить конкурента. Этот типаж, канувший в небытие в России, для Украины оставался актуальным вплоть до самого Майдана. До начала войны нормой поведения для успешного человека в Донбассе был «бессмысленный и беспощадный» понт, талант максимально крикливо и бессовестно продемонстрировать окружающим свою причастность к когорте небожителей.
Один донецкий врач рассказывал мне, как ему пришлось поменять машину. Он переехал из России в Донецк, соблазнившись более высокой зарплатой. У него была вполне приличная по российским меркам иномарка. Однако по месту новой работы его машина была встречена кривыми усмешками, поскольку в соответствии с донецкой Табелью о рангах на таком авто мог ездить только человек из низшего сословия, лишенный всяких видов на будущее. Врачу пришлось залезть в долги и приобрести машину, которая соответствовала его статусу.
Кстати, птенцы гнезда Януковича массово покинули Донецк еще до первых столкновений. Они разбрелись в разные стороны, выбирая кто Россию, кто Украину исключительно в зависимости от того, в какой стороне у них имелись связи, которые помогли бы освоиться на новом месте. Идеи, которая вменяла бы им выбрать сторону конфликта, у этих людей не было и нет. В Крыму, где я бываю время от времени, они продолжают пугать обывателей своими «Феррари» и «Бугатти».
Война вернула Донбассу исходный облик русского края и, более того, сделала его территорией жестокой, кровопролитной битвы за русское как оно есть, битвы, урок которой крайне важен для сегодняшней России. Донбасс совершил беспрецедентный в постсоветской истории русских выбор: будучи прижат к самым границам, за которыми начинается пространство забвения русской идентичности, он оборвал нацистский эксперимент и поднялся с оружием в руках на защиту собственных интересов. Он не отдал язык, не поступился собственной историей, не пошел на соглашение с нацистами, чтобы сохранить нетронутым свой налаженный быт. И характерно, что против переворота выступили самые обычные люди, тогда как пестовавшаяся Януковичем элита бежала, бросив свою землю на растерзание.
За время войны погибли тысячи человек. Цена возвращения домой оказалась непомерно велика, но важно то, что русский человек готов заплатить ее за воссоединение с родиной. Русская культура обрела новых героев, а Россия, поставленная сегодня перед необходимостью существовать в мире, который внезапно вновь стал враждебным, может черпать из опыта донбасского сопротивления примеры мужества и стойкости, неиссякаемую энергию духа и способности отстаивать свое — то, что пытаются отобрать.
Можно было бы написать еще и о том, что на донбасской земле сегодня начинают оживать левые традиции, однако этот процесс неочевиден, и с такими заключениями лучше не торопиться, хотя тенденция очевидна. Наверно, донбасский культурный феномен можно было бы описать цитатой из стихотворения «Клятва» поэта Павла Беспощадного. Эти строки необычайно популярны здесь и цитируются при всяком удобном случае:
«Донбасс никто не ставил на колени
И никому поставить не дано!
И нет земли прекрасней, вдохновенней,
Где все творцом-народом создано.
Донбасс никто не ставил на колени
И никому поставить не дано!
И нет Отчизны чище и священней, —
Где все сердца сливаются в одно…»
Андрей Бабицкий, журналист