П
исатель Евгений Водолазкин, художник Андрей Бартенев и режиссер, основатель проекта «Pop-up театр» Семен Александровский приняли участие в дискуссии «Город, которого не было: новые пространства и практики». Журналисты издания “Sobaka.Ru” записали самое интересное.
Евгений Водолазкин: Что такое город? Петербург является для меня и инструментом, и источником вдохновения. Я думаю, что вообще здесь оказался не случайно. Наверное, это единственное место, где я оказался не случайно. Он не просто прекрасен или трагически красив, он до сих пор питает своей особой энергией весь мир. С переносом столицы отсюда ушла власть, но осталась метафизика.
Семен Александровский: Мы взаимодействуем с городской средой гораздо больше, чем привыкли осмыслять. Это рутина, но задача искусства – настроить фокус на то, что стало привычно и подвести к границе нашего восприятия, на которой находятся все открытия. Мы ходим годами по одним и тем же маршрутам. У меня был такой с Васильевского острова в театральную академию на Моховой. Потом я выпустился, перестал там появляться, но каждый раз, когда возвращаюсь, будто путешествую во времени. Это поднимает в моем воображении целый пласт смыслов. Моя работа, наверное, заключается в том, чтобы эти смыслы делать предметом для исследования.
Андрей Бартенев: Это очень сложный вопрос. Каждый, кто об этом задумается и будет искренним, увидит, что в ответе много трагизма и мало радости. И это одна из особенностей того, что мы живем в большом городе: баланс между вдруг исчезающей радостью и надвигающейся тяжестью. Это тот стресс, которым мы платим за преимущество жизни в мегаполисе. Я в Москве уже много лет, приехал из Норильска, тоже достаточно специфическое место, и столица для меня – это, с одной стороны, большой котлован, а с другой, качели. На одном конце находится максимальная заполненность, а на другом – максимальная пустота. Мы восхищаемся, ужасаемся и в то же время создаем себе мечту. Вот что для меня город сегодня.
Евгений Водолазкин: В свое время был введен термин «петербургский текст». Он не только литературен. В первую очередь он градостроителен, архитектурен. «Текст» с латинского обозначает сплетение, ткань. Той совокупности, которая есть в Петербурге, больше нет нигде на свете, потому что больше нигде, за редкими исключениями, не сохранился центр.
Если приехать в Лондон или Париж, мы увидим другое отношение. В Лондоне строят что угодно и где угодно, и многое симпатично, но это разрушает исконный город, который замешан на Диккенсе и вообще всей английской классике. Получилась такая «тип-топ» среда, где можно отдыхать, пить пиво, но я долго привыкал к нему, потому что впитал его в себя с литературой. Париж прекрасен, был и остается. Но посмотрите, эти штуки, которые мне очень нравятся, пирамиды у Лувра. Они сделаны со вкусом, замечательно, но работают на разрушение старины. Это что-то вроде кавычек. Эти кавычки мне с возрастом стали мешать, хотя в юности нравились. В Питере этого нет, центр серьезен, в него нельзя вмешиваться. И когда говорят, что город живой, должен развиваться, все так. Можно строить новый текст рядом. Кстати, надо помнить, что топонимическая среда тоже требует защиты. И когда у нас на Петроградской Стороне существует улица Ленина, это ужасно.
Наш город сохранился во всем своем объеме и величии. Возможно, его собрат в этом отношении только Рим. На мой взгляд, самым последовательным метафизиком Петербурга является Михаил Шемякин с его замечательными циклами, в особенности, карнавалами. Именно потому что город слишком серьезен. Когда строят высокий дом, то фундамент должен уйти очень глубоко, иначе он разрушится. Когда какое-то место достигает метафизических высот, требуется антивысота, при большом верхе – большой низ.
Петербург обладает удивительным притяжением. Я знал всегда, что вернусь сюда, хотя рос в Киеве. Петербуржцами не рождаются, ими становятся. Если человек гуляет мимо Эрмитажа, даже если не заходит туда, он уже облагораживается. Город умеет воссоздавать себя. Дважды он почти исчезал с лица Земли и заполнялся новым населением, которое становилось петербуржцами в самом высоком смысле. Как говорит Шемякин: «Что-то исходит от этих болот, что делает людей другими, делает их тоньше».
Судьба Петербурга – не изменять, а хранить ценности. Когда говорят, что мы не можем превращать город в музей, это не совсем правильно. Речь должна идти не о музее, а о храме.
Семен Александровский: слушая предыдущих спикеров, я вспомнил и еще раз убедился в мудрости цитаты: «Искусство наращивает социальный капитал. Россия – страна с очень низким социальным капиталом, поэтому Россия – это страна высоких заборов». Преодоление барьеров, снижение уровня недоверия между горожанами – это задача художников и искусства.
Если говорить о театре предметно, то в городской среде есть очень мощная константа в виде театральных зданий. Строения, с которым мы имеем дело сегодня, это очень устаревшая модель коммуникации. Сцены-коробки возникли в XV веке и существуют по сей день. Есть огромное количество домов, которые невозможно в один день реформировать. Это задача на несколько поколений вперед. В России проблема еще сложнее, потому что в первой половине XX века сцена стала удобной кафедрой для трансляции новой идеологии. Очень нарративной, потому что зрители сидели в темном пространстве, а выступающий был ярко освещен. Эта парадигма взаимоотношений, мне кажется, ужасно устарела, потому что мы хотим общения и коммуникации на одном уровне. Сознание меняется, мы привыкли быть в ситуации выбора, и в искусстве мы тоже хотим быть свободны. Чтобы наш творческий потенциал не забирали профессионалы, а осуществлялся равноправный диалог.
Я понял, что моя жизнь в моих руках, и я не хочу ждать, когда произойдут кардинальные реформы, которые будут меня устраивать. Я начал развивать партизанский проект, в котором действие может происходить где угодно. Pop-up театр – это эксперимент по аккумуляции горизонтальных связей, что важно для нашего общества. Один из самых вдохновляющих примеров – это благотворительность, потому что сегодня проблемы больных, пожилых, сирот решаются исключительно на горизонтальном уровне, кто-то дает деньги, у кого-то есть время, кто-то приходит сам в дома инвалидов или больных детей, работает клоуном или просто обнимает и поет колыбельные. Это делает мир лучше. Эта практика парадоксальным образом оказалась возможна и в театре. Для того, чтобы сделать какое-то событие, достаточно иметь, во-первых, идею, а во-вторых, волю, потому что люди готовы объединяться.
Вот мой любимый пример из последнего времени и собственной практики – это спектакли в барах. Петербургу свойственно состояние отуманивания, я не пропагандирую пьянство, но алкоголь – это метафизический ключ к русской культуре. Здесь именно как горизонтальная модель возникла необычайно продвинутая барная культура, нигде в России нет такого разнообразия и глубокого осмысления. Это стало важной частью нашей повседневной жизни.
Андрей Бартенев: я уже не первый раз в Петербурге веду дискуссии о том, что же нам делать с городом. Мы живем в разных квартирах, но неосознанно эту среду транслируем в общее пространство. Например, жил человек, который отвечал за строительство, в доме с Амурами и Венерами. И все, вся улица такая. Потом появились конструктивисты, они пили из квадратного чайника, ели борщ треугольной ложкой и сказали: «Давайте сделаем улицу в конструктивистском стиле». Вот мы захламили коммуналку: мешки какие-то, пакеты. Смотришь, люди уже и улицу заваливают хламом, стеклом, бетоном, везде нависают над подъездами какие-то пластмассовые изгибы страшнющего оргстекла.
Если вы хотите выжить, пройти со своим историзмом и наследием в будущее, давайте начнем с наших близких друзей, с растений. Когда я выхожу на канал Грибоедова, вижу деревья, которые склоняются к воде. Боже мой, какая фантастическая красота, какой мистицизм! Это прекрасная иллюстрация вашего культурного багажа. Не случайно все умные люди вокруг дворцов строили парки. Поверьте, деревья – наши величайшие соратники. Они вместе с нами страдают. Посмотрите на любое растение, и вы увидите скульптуру, которая покажет вашу муку. Поэтому давайте их вносить в среду, и город изменится, он вдохнет совершенно по-новому.