Писатель Эдуард Лимонов и рэпер Хаски путешествуют. Мастер Каморки
З наменитый «живой» хамбо-лама Итигэлов находится в иволгинском дацане «Хамбэн Хурэ». И в жару на его лбу выступает пот.
Сидит он в позе лотоса и задрапирован в ткани жёлтого и вишнёвого цветов. Сидит он за стеклом, дверь в стеклянную его камеру открыта сбоку, да и по верхнему краю к нему поступает воздух.
Лицо выглядит как припудренное, и веки набрякли. Иногда он, говорят, приоткрывает один глаз — и это якобы знак того, чтобы тот, кому он приоткрывает глаз, вернулся бы сюда.
При мне он глаз не приоткрывал. Правда, оператор Сашка сообщил, что он будто бы двигает ртом, но я такого не видел.
По легенде, Итигэлов (ему было уже 75 лет), собрав учеников, сел 15 июня 1927 года в позу лотоса и сказал: «Вы навестите и посмотрите моё тело через 75 лет».
Затем он начал читать молитву и ушёл в нирвану.
Был похоронен в кедровом кубе в той же позе лотоса.
10 сентября 2002 года хамбо-лама XXIV Дамба Аюшеев с монахами поднял саркофаг с Итигэловым и перевёз его тело в иволгинский дацан. С тех пор лама Итигэлов доступен для посетителей.
После того как нас принял верховный лама всех буддистов России хамбо-лама Аюшеев (в интернете есть фотография — интересно, что Аюшеев первый её вывесил), я тоже отправился посмотреть на прославленного святого буддизма. Это там же, в дацане по диагонали стоит дворец Итигэлова.
Я, пожалуй, верю, что Итигэлов полуживой. Только зачем? Чтобы музейным экспонатом продемонстрировать лимит рода человеческого? Чтобы сидеть в повреждённом состоянии через 92 года после смерти за стеклом? Печальный и ненужный подвиг.
Я всегда, не скрываясь годами, говорил, что мне неприятна западная цивилизация производства-потребления. Но вот и буддизм меня не устроил. Печально.
Буддизм — это индийский импорт к монголам, к каковым причисляют себя и буряты.
Между тем глава всех буддистов России принял меня и моих спутников как отец родной. Вышел к нам иронический человек лет шестидесяти, в шёлковом халате густо-вишнёвого цвета и светлых носках с сандалиями. Более чем час мы разговаривали вдумчиво, глядя в глаза друг другу. Несколько раз он назвал меня мудрым и умным человеком. Присутствовавший при разговоре поэт Амарсана Улзытуев заметил после разговора, что хамбо-лама Аюшеев оказал мне такие знаки почтения, как никому другому.
Во время разговора я поставил хамбо-ламу как минимум один раз в тупик: спросил, почему, когда нацболы* выносили тело моей матери с четвёртого этажа на улицу, где её ждал гроб, она стала тяжела, как цементная плита? Хамбо-лама сманеврировал от ответа. Я думаю, он мог бы ответить неискренне, но не захотел.
По дацану мы ходили долго, пошёл дождь. Заходили в храмы (дуганы). В одном, под названием «Рай буддистов», как-то так, для простолюдинов, был представлен слащавый макет рая — воткнуты в песок искусственные цветы и деревца, а человечество изображали три куклы-мужчины и три куклы-женщины. Я спросил, почему так примитивно, мне сказали, что это рай для простых, для обывателей, что для буддистской интеллигенции существуют светлые и мрачные сонмы ярких богов, тысячи их. Именно в этот момент у меня появилась в сознании язвительная характеристика буддизма «индийский импорт».
На следующий день, неисправимые всеядные москвичи в поисках экзотики, мы поехали к шаманам, пусть эти две, назовём их религиями, и враждуют: буддисты и шаманисты.
У шаманистов нас принял маленький человек с длинной острой бородой, похожий на гнома, все называли его «учитель», или «учитель Даржин». Принял в кабинете — менее тепло, чем Аюшеев. Я спросил, можно ли увидеть какой обряд. Учитель сказал, что можно.
Шаманом оказалась шаманка.
После специального облачения, надышавшись тлеющего чабреца, шаманка превратилась в устрашающе рычащего зверя. Зверь бил в бубен корягой, метался, и я думал — он нас растерзает, но не растерзал.
Ещё я присутствовал при жертвоприношении. В жертву принесли барана. Его умертвил исполняющий жертвоприношение, засунув в разрез в брюхе руку и дёрнув в глубине тела барана за аорту. Баран умер как миленький, не издав ни звука.
Полузакопали в землю женщину лет пятидесяти и провели над ней церемонию. Бухали бревном с двумя ручками о землю рядом с головой женщины.
Теперь о моём спутнике Хаски. Хаски — русский парень, рэпер, живущий в Улан-Удэ, ему 25 лет. Молчаливый обыкновенно. В Хаски есть глубина, проявившаяся для меня два раза на двух рассветах уже в Монголии, позже. Его вопросы ко мне были просты. Один раз прозвучали на берегу реки Орхон, в шуме летящей за моей спиной древней воды, а второй раз — на гребне бархана на холодном песке. Хаски молодой человек. Как все молодые люди, он, по видимости, мало чего знает; в нём, однако, чувствуется та же глубина, как и в с виду грубом шаманизме.
Я? Я что, я езжу по свету в поисках истины, и то, что шаманизм груб и не создал аляповатых цыганско-индийских картинок, не смущает меня. Шаманизм сумел меня напугать хриплым голосом шаманки и жертвами и — эта древняя подлинность не пугает меня.
Связь с настоящим?
А вот пожалуйста: 8 сентября в Улан-Удэ пройдут выборы мэра. Выборов мэра не было у них с 2007 года. Зарегистрированы шесть кандидатов. Меня даже заподозрили, что я приехал, чтобы сорвать им выборы.
Но это не так.
Я вообще-то направлялся в Монголию, но прилетел в Улан-Удэ вначале (шесть часов в воздухе), а оттуда на автомобиле через границу направился с товарищами в Монголию.
Пандито хамбо-лама XXIV Аюшеев — член Совета по взаимодействию с религиозными объединениями при президенте РФ. По рангу он равен патриарху Кириллу, он глава всех буддистов России.
Бурятов, если кто не знает, довольно много, от 800 тыс. до миллиона. Они наиболее северный монгольский народ.
В Улан-Удэ же живут 435 тыс. человек — это третий по числу населения город Дальнего Востока после Владивостока и Хабаровска. В городе выдающийся монументальный центр с самой большой в мире головой Ильича Ленина на площади Советов.
Остальной же Улан-Удэ состоит из причудливой окрошки домов частного сектора — как правило, деревянных — и четырёх- и шестиэтажек спальных районов.
