“Современные дети не читают, не думают и ничем не интересуются” - почему, говоря так, мы рискуем потерять гениальное поколение? Журналист и писатель Дмитрий Быков выступил на заседании Совета Федерации в ходе «Времени эксперта».
М ы продолжаем привычно говорить, что детям ничего не интересно. Нам нужны экстремальные педагоги. В старшую школу должна прийти вузовская система. Дети способны делать великие вещи, если им это доверить.
Чтобы у детей не было страха, им нужно разрешить разговаривать
Наши дети не перезагружены, как мы любим говорить
В России случаются периодически удивительные вспышки проявления ума и таланта в новых поколениях. Я никогда не видел такого резкого, главное ничем не объясненного роста интеллекта и творческих способностей, как в поколении нынешних 15 и 20-летних. Пока перед нами есть сравнительно небольшое окно – это люди, которым, как я уже сказал, примерно от 15 до 22 лет, которые обладают тремя качествами, которые я никак не могу объяснить.
Я обнаруживаю их эмпирически в собственной педагогической и журналистской работе.
У нас неожиданно появились дети, которые, во-первых, очень быстро соображают. Их быстродействие, как у хорошего компьютера, значительно выше, чем у их предшественников. Я думаю, можно сравнить с поколением ифлийцев, с людьми 39-40 годов, которых на две трети выкосила война, но оставшихся хватило, для того чтобы спасти страну после Сталина.
Вторая удивительная черта этих детей – это их феноменальная эмпатия, взаимопонимание, милосердие, отсутствие у них тех стадных качеств, которые так ужасно заметны в плохом классе. Но это лишний раз подтверждает догадку Песталоцци о том, что дети злятся, когда им нечего делать. Этим всегда есть чего делать, они заняты делом, их интересует огромный спектр проблем технических и гуманитарных.
Проще всего объяснить это тем, что появился айфон, и доступность информации возросла многократно. Но айфон не объясняет ничего, более того, мы как обладатели айфонов, хорошо понимаем, что айфон плохо, разрушительно влияет на память, потому что информацию всегда можно достать из интернета.
Здесь что-то другое. Может быть, это поколение, которое хорошо кормили, может быть, наоборот, это дети, которые выросли в условиях, относительно политически ровных, без больших потрясений. Может быть, наоборот, это дети 90-х. Трудно очень назвать причину. В причинах разбираться, я думаю, бессмысленно. Надо думать, что теперь с этим делать.
Третья черта этого поколения представляется мне очень русской, но у них она выражена с особенной силой, хотя, в принципе, это одна из главных черт национального характера России. Когда-то Виталий Найшуль очень точно сказал:
«Главная особенность России – та, что если что-либо должно быть сделано, оно будет сделано любой ценой. Но если что-то может быть не сделано, оно не будет сделано ни при каких обстоятельствах».
Об этом довольно точно сказал в свое время Жоэль Лотье, замечательный бизнесмен и шахматист: «На трудную задачу зовите китайца, на неразрешимую – русского». Вот эти дети удивительным образом показывают наивысшие результаты в условиях аврала.
Для того чтобы они продемонстрировали свой творческий и интеллектуальный максимум, задача, поставленная им, должна быть, во-первых, реальной, а не искусственной, то есть нужно действительно интегрировать их в решение реальных современных проблем. И, во-вторых, эта задача должна быть решена императивно и быстро. Они лучше всего соображают в условиях традиционного российского аврала, и именно это, плюс их действительно сенсационное быстродействие и обучаемость, внушает мне наибольшие надежды.
Что нужно делать с этим гениальным поколением? Каким образом нам следует обучать сегодня наших детей, которые неожиданно оказались, с моей точки зрения, умнее нас? Я полагаю, что это троядная задача, и на трех главных вызовах попробую остановиться. Я сразу хочу оговориться, что это проблема не только российская, потому что преподавая периодически в Англии и в Штатах я вижу, что уровень грамотности элементарный, уровень знаний этих детей действительно значительно выше, чем у предыдущего поколения. Но именно в России это проявляется с особенной выпуклостью, может быть, потому что Россия вообще первой всегда встречает все вызовы – и революция в ней происходит раньше, и все в ней происходит раньше и как-то грознее.
Нам сейчас предстоит действительно справиться с этим вызовом первыми, потому что я не могу сказать, что наши дети самые умные, но могу сказать, что наши дети демонстрируют наилучшие результаты в труднейших условиях.
Вот три вещи, которые, на мой взгляд, надо сделать быстро и радикально. Во-первых, я очень хорошо помню, когда в эпоху так называемого застоя заканчивал я среднюю школу, к нашим услугам, к услугам тогдашних выпускников, была огромная система и детского радио, и детского телевидения, и детской прессы.
Правда, когда я вчера на комитете по федерализму об этом заикнулся, думаю, что это было сделано вполне своевременно, меня услышали раньше, чем я об этом сказал. В этот же день, в этот же час я узнал о том, что ТАСС получил задание создать канал для детского политического вещания. Это напоминает мне классический православный анекдот, когда старец встретил в лесу льва и помолился о том, чтобы этот лев стал православным, и не тронул его, на что лев сказал человеческим голосом: «Господи, благослови мою трапезу».Это давало нам возможность пройти профессиональную школу в наиболее реальных, или приближенных к реальности экстремальных и интересных условиях. Существовала детская редакция радиовещания, существовала программа «Ровесники», которая делалась силами подростков. Существовала масса детских журналов и студенческий журнал «Студенческий меридиан». На сегодняшний день мы не имеем ничего подобного.
Это та самая ситуация, когда ты просишь для детей радио, телевидение, дать им возможности, а им предлагают в результате политический канал, где их, я боюсь (я в этом не убежден, но я боюсь) будут опаивать пропагандой, а это совершенно не то, в чем они нуждаются. Они хотят сами разбираться в ситуации. Нам совершенно необходим детский телеканал, который делался бы силами детей, как в свое время «Там-там новости». Нам необходимо детское радио, которое делалось бы 12 и 13-летними корреспондентами, как в свое время «Пионерская зорька». Я уже не говорю о том, что у нас нет ни одного студенческого издания сегодня. Журнал «Студенческий меридиан» не существует, а в результате студенты не могут ни себе, ни друг другу, ни зарубежным коллегам рассказывать о том, чем они занимаются.
Сегодня в России масса студентов, решающих глобальные научные проблемы, но мы не знаем об этом. Масса школьников, которые на олимпиадах демонстрируют фантастические результаты, но мы опять-таки не знаем об этом. Мы узнаем о самом факте результатов, а о том, чем занимаются эти дети, какие вопросы они решают, мы не знаем ничего.
Эта ситуация довольно трагическая, потому что мы продолжаем привычно говорить о том, что дети ничего не читают, что им ничего не интересно, что они апатичны, и в результате мы рискуем проиграть гениальное поколение, которое не знаю, продлится ли оно пять лет спустя.
У меня серьезная проблема – самые талантливые мои выпускники не могут трудоустроиться, и чем талантливей этот ребенок, тем труднее ему трудоустроиться, тем менее востребованы его качества.
Значит, пока у нас не будет детской дискуссионной программы вроде «Спорклуба» Ролана Быкова 1983 года, вроде «12 этажа», из которого вышло потом все телевидение перестройки, я боюсь, мы опять будем упускать своих гениев. А зачем?
Даже в эпоху застоя, которая, казалось бы, была абсолютно нетерпима к любым проявлениям свежей мысли, этот «Спорклуб» работал и никому не мешал, и они обсуждали проблемы, которые их насущно волновали и морально, и рискну сказать, политически. Возможна ли в школе демократия? Могут ли учащиеся ставить оценки учителям? Могут ли они избирать директора? Мы свое время избирали, и никто от этого не умер. Если с самой школы, с самого начала будет фабула самооценки, эта попытка оценивать себя и взрослых по гамбургскому счету, мы, безусловно, получим большое оздоровление общественной обстановки.
Вторая проблема, которая мне представляется самой важной – у нас с педагогическим образованием происходят довольно странные вещи. Большинство учащихся сетуют на то, что учителя к ним равнодушны, что они отрабатывают свое время в школе спустя рукава, и это понятно – они озабочены не жизнью, а выживанием.
Дело не в том, что им мало платят, им платят много. Сегодня школьный учитель получает в разы больше, чем пять лет назад. Проблема в том, что он не мотивирован. Мне представляется, что, во-первых, что отбор в педагогические вузы должен быть гораздо строже, и отрицательная селекция – пошел в учителя, потому что больше никуда не взяли, должна исчезнуть из этой сферы.
Второе, что особенно важно, мне кажется, что сегодня подростки, подчеркиваю, подростки – это люди взрослые, не хуже нас с вами, сталкиваются с очень серьезными вызовами. Проблема состоит в том, чтобы в России появилась экстремальная педагогика.
Нам нужен институт учителей, которые были бы готовы в любой момент по звонку или письма провинциального учителя выезжать на место и там разбираться. Эта экстремальная педагогика назрела. Разбираться с чем?
Мы все знаем о катастрофической недавней ситуацией с детскими суицидальными клубами типа «Синих китов». До сих пор никто не знает, что такое «Синие киты» – интеллектуальная игра или действительно клуб по суицидальному манипулированию детьми. Мы сталкиваемся с ситуациями, когда класс травит одного нестандартного, слишком умного или слишком необычного ребенка. Мы сталкиваемся с ситуациями, когда в классе появляется авторитарный лидер, и весь класс становится жертвой блатной субкультуры, так называемой АУЕ или других, их сейчас очень много.
Иными словами, нам нужен учитель нового типа, учитель-десантник, если угодно, который может в решающий момент выехать в проблемную школу и быстро, разумеется, анонимно, разумеется, никто из детей не должен знать, что это инспектор из Москвы, быстро навести там порядок.
Практически в каждой школе сейчас существует зерно тайного неблагополучия. И чтобы с этим разбираться на месте – с блатной эстетикой у подростков, с авторитарным лидером в классе, с травлей одного всеми и так далее – чтобы со всем эти разбираться на месте, средств у обычного учителя чаще всего не хватает. Это должен быть педагог, психолог, экстремал высочайшего класса.
Я должен сказать, что педагогика – это дело более интересное, чем шпионаж. У нас есть шпионские детективы, а педагогических нет. Если бы мы, как в фильме «Доживем до понедельника», научились блокировать негативизм класса, который замечает опытный учитель, разумеется, мы избежали бы половины сегодняшних проблем. Потому что избыточная политизация детей и напротив, их абсолютное равнодушие к происходящему, и их повышенное внимание к тому, кто как одет, и у кого какой гаджет – все это можно исправить. Но для того чтобы это исправить, нам нужны педагоги нового типа – педагоги, которые не теряются в экстремальной ситуации.
Третье, о чем бы я хотел поговорить, это реформа, собственно, образования. Давно уже, мне кажется, назрел разговор о профилированном обучении, о котором, кстати, говорили еще в 80-е и еще в 70-е, которые я, увы, тоже помню, годы. Тогда идея сращивания школы с вузом высказывалась очень многими.
Мне кажется, вуз должен готовить себе выпускников, начиная примерно с 7-го – 8-го класса, как это происходит во многих корпорациях. Нужно выделять талантливых детей, готовить их, работать с ними, нужно следить за тем, чтобы они росли под присмотром представителей высшей школы. Мне кажется, что в сегодняшнюю школу надо любой ценой привлекать как можно больше преподавателей из школы высшей.
Мне кажется, что назрела радикальное переформатирование самого процесса урока. Невозможно сегодня вести урок по прежней схеме – лекция и опрос, и всё это за 45 минут. Начнем с того, что сегодня учитель не очень-то и нужен, потому что любая информация может быть в один клик скачана с айфона или с более примитивного телефона, для этого мы не нужны.
Мы не нужны, для того чтобы пересказывать параграф учебника, и заставлять учащихся пересказывать его на следующий день. Скажу больше, если раньше, для того чтобы провести лекцию, мне требовалось 20-25 минут, сегодня я успеваю рассказать им все минут за 10, и что делать остальные 35 минут урока, совершенно непонятно.
Мне кажется, что нужно радикально переформатировать саму структуру урока – это должна быть вузовская система: отдельно лекции, отдельно семинары с детскими докладами. Они с наслаждением делают доклады, и чем более глобальная дана им тема, и чем меньше дано им на это времени, тем с большим энтузиазмом они за нее берутся.
Что кажется мне самым главным, что я изо всех сил пытаюсь ретранслировать – им нужна ситуация вызова, потому что ровная ситуация для них не интересна.
Им интересно отвечать на глобальную трудную неразрешимую проблему. Поэтому доклады по максимально трудным темам, исследования исторические, полевые исследования, исследования того, что было на месте этой школы сто лет назад, раскопки в школьном дворе и их интерпретация – всё это необходимо, и для всего этого надо привлекать преподавателя из вуза, который мог бы серьезно оценить их заслуги и достижения.
Я приведу вам простейший пример. Не так давно один ребенок у меня в школе делал доклад о цифровой символике в романе «Что делать?» Ребенок этот не гуманитарный, он технарь, он пришел к выводу, что в романе содержится шифрованное послание, потому что огромное количество цифр, которое там есть – вес героев, возраст героев, количество душ у помещиков – они сюжетно никак не мотивированы, эти цифры передают тайное послание. Названа в романе и книга, по которой следует этот шифр читать, это единственная книга, упомянутая в романе «Что делать?» – это книга Ньютона об откровении Иоанна Богослова 1733 года издания. Достать ее трудно, поэтому расшифровать могли только немногие. Там, если помните, эту книгу читает Рахметов.
Я сказал: «Вы же понимаете, что достать английское издание 1733 года мы сегодня не сможем, и проверить вашу гипотезу тоже». На следующий день, господа, эта книга лежала у меня на столе – они списались с Британским музеем, и он им прислал скан.
Кстати, они прочли шифрованное послание, если им верить, то деньги Чернышевского и «Народной воли» находятся сейчас в Саратове. Может быть, мы скоро поедем их оттуда извлекать. Но интересно по-настоящему не это, а интересно то, каким образом они подходят к серьезным проблемам.
Исходя из этого мне кажется, после восьмого класса нужно их профилировать и заниматься гуманитарными проблемами с теми, кто хочет ими заниматься. Заниматься математикой серьезно по-олимпиадному с молодыми математиками, а пичкать химией гуманитария, на мой взгляд, хватит. Я думаю, что старшая школа должна уже формироваться по факультетскому принципу.
Вторая вещь, которая здесь совершенно необходима, я полагаю, что нужно самым радикальным образом сращивать реальные задачи со школой. Не буду напоминать о том, что самый лучший фотоаппарат в мире ФЭД делался 12-летними детьми, это были выпускники и студенты макаренковской «куряжской» коммуны.
Дети способны делать великие вещи, если им это доверить. Я помню, что со времен экспериментального школьного завода «Чайка» у нас ничего подобного не появлялось. Если современному ребенку, достаточно продвинутому, поставить государственную задачу, скажем, экстренное очищение Черного моря от сероводорода, или решение бюджетных проблем, или превращение провинциального небольшого скучного города в процветающий центр современной культуры – я абсолютно уверен, что дети справятся с этой задачей.
Во всяком случае, пока нереальных задач я не видел. Когда мы делали школьный журнал, один ребенок от балды предложил взять интервью у Пола Маккартни. Все интервью у Пола Маккартни расписаны на два года вперед. Самое поразительное, что письмо от Пола они получили, правда, там содержалось извинение, что ответить на их вопросы он сможет только в 2020 году, но и сам факт получения этого письма был серьезной журналистской сенсацией. Я думаю, что если им ставить реальные задачи — они будут их решать.
Меня в этом смысле радует, что 100-летие Великого Октября прошло без большого количества официальных мероприятий. Я вижу, какое количество свободных дискуссий появилось на этот счет. Нет государственной навязанной точки зрения, нет по сути дела вообще государственной готовности анализировать ситуацию, но есть возможность обсуждать это на местах.
Я видел, с какой страстью, с каким жаром анализируют они и добывают сами новые исторические материалы – это говорит об их феноменальной готовности к публичной дискуссии. Мне кажется, что скорейшая отмена ЕГЭ по гуманитарным дисциплинам резко повысит уровень этой публичной дискуссии. Слава Богу, сейчас на уровне министерства, мне кажется, этот сдвиг очевиден и готовность к этому наблюдается.
Если у детей нет культуры монолога, нет культуры отстаивания своей позиции, нет культуры разговора без бумажки, я боюсь, нет, соответственно, и перспектив.
То, что нам необходимо развитие всех форм общественной дискуссии – политических клубов, абсолютно свободных без ограничений дискуссий на любые темы, в том числе, политические, в том числе, по телевизору. Мне кажется, если это появится, у нас радикально улучшится климат в обществе, потому что мы знаем, что злоба появляется там, где заставляют молчать.
Мы все время говорим о необходимости воспитывать граждан, но первое и главное качество гражданина – это отсутствие страха. Для того чтобы у детей не было страха, им нужно разрешить разговаривать, обсуждать, спорить и так далее.
Я абсолютно убежден что у нас есть своя педагогическая утопия – это русский лицей. Лицей, который в свое время сформировал не только Пушкина, но еще не меньше 20 великих географов, путешественников. Не будем забывать, что и великий государственный деятель канцлер Горчаков вышел оттуда же, хотя они с Пушкиным друг друга и недолюбливали.
Очень интересно, что лицей поделился примерно пополам – половина была подвергнута государственным репрессиям, другая половина стала высшими государственными чиновниками. Это обычная участь экстраординарных людей в России, но и те, и другие представляли собой и диссидентов, и чиновников экстра-класса.
А утопия лицея заключается в очень простой вещи: дети должны больше учиться, чем жить, больше работать и думать, чем развлекаться. Я не настаиваю, конечно, на том, чтобы формировать интернаты типа Колмогоровского, где дети еще и живут, хотя вырастают гениями.
Наши дети не перезагружены, как мы любим говорить, они чудовищно недозагружены, они не получают сегодня той информации, которую могут и хотят перемалывать их молодые мозги.
Поэтому организация лицеев, в которых преподавали бы государственные люди, как в свое время Куницын и Энгельгардт в лицее Пушкина, где преподавали бы большие ученые, где детей обучали бы на материале современных и актуальных проблем – вот это задача номер один.
Потому что эта педагогическая утопия у нас уже есть, и нигде в мире, ни в каком Хогвартсе мы не найдем таких идеальных авторских школ, как в России. Именно у нас, где педагоги-новаторы и новаторы-директора формировали сами программу, это и было на самом деле нашим идеальным ноу-хау.
Нам не нужно торопиться попадать в иностранные университетские рейтинги, нам надо делать то, в чем мы сильнее всего. Любой автор вам скажет, если вы хотите быть первым в каком-либо жанре, вы должны этот жанр изобрести. У нас этот жанр уже есть – это русская авторская школа, и появление школ, в которых дети занимаются действительно серьезными вещами, это и есть на самом деле наш вклад в мировую педагогику.
В заключение хотел бы я сказать во что.
Сегодня очень часто говорят о том, что нужно формировать не столько замечательного специалиста, сколько гражданина. Но я глубоко убежден в том, что главное в процессе воспитания – это именно воспитание профессионала, потому что у кого есть профессия, у того есть совесть, тому есть перед кем отвечать, у того есть критерии оценки, объективные критерии своего таланта и своих возможностей.
Формировать, прежде всего, профессионалов – это значит, формировать настоящих граждан. Говорить правильные слова умеют все. Как правило, ура-патриотической риторикой активнее всего пользуются непрофессионалы, которые пытаются таким образом прикрыть свой непрофессионализм. Нам нужно сформировать поколение блестящих профессионалов, все остальное для страны они сделают сами. Вот то немногое, что я бы вам хотел сказать.
Источник