...Лахман Галина Иннокентьевна родилась в Магнитогорске. Публиковалась в журналах «Изящная словесность», «Нева», «Север». Автор сборника стихов «Солнечные сети» (2010).
«Сибирские огни»
С о ступенек крыльца в просвет не до конца зашторенного кухонного окна просматривалась громоздящаяся на столе посуда. Телевизор орал, и по доносящимся из дома звукам можно было определить, какую программу предпочитают смотреть хозяева.
Но на деле это означало: старики спят. Спать под включенные на всю мощь вещательные приборы — привычка, оставшаяся со времен войны, когда за молчанием радио следовали бомбежка или развернутый артобстрел.
Ключ цеплялся за невидимую преграду, дверь никак не удавалось открыть. Губы, нос, подбородок, закрытые грубым шерстяным шарфом, заиндевели. Пальцы приобрели багрово-красный оттенок и, сведенные холодом, не разгибались.
Звонок просяще, пронзительно дребезжал. В тон ему надрывался старенький пекинес Джоня.
И когда вконец продрогшая, запозднившаяся у друзей Варя пришла в отчаяние от бесплодной борьбы с замком, раздался щелчок — и входная дверь открыла промерзший зев.
Из прихожей просматривалась гостиная. Вытянувшись в струнку, на пружинной тахте лежала мать. Узкая полоска бескровных губ подрагивала: старушка вела с собой неслышимую для посторонних ушей беседу. Голос Вари вывел ее из забытья, она очнулась и приглушила звук телевизора, но в сторону дочери так и не повернулась.
Пока Варя расстегивала молнии на сапогах, пекинес Джоня прыгал вокруг нее и старался лизнуть в замерзший нос.
С виновато-расстроенным лицом на кухню прошмыгнул отчим, прямо из-под крана хлебнул воды, юркнул в спальню и закрыл за собою дверь. Это красноречиво свидетельствовало о том, что в отсутствие Вари произошла размолвка.
После окончания института Варя к родителям не вернулась, но про малую родину не забывала. Зарабатывала отгулы, разбивала на части отпуск и по несколько раз в год наведывалась в родительский дом. Начальство этому не препятствовало: когда возникал аврал, Варя оставалась на дополнительные работы и не требовала за это никакой платы.
Перебраться к дочери родители отказывались наотрез.
Мать смеялась:
— Привыкла быть себе и другим хозяйкой и остаток жизни не собираюсь плясать ни под чью дуду!
Их идиллию нарушила скоропостижная смерть отца. Прежде постоянно толпившиеся в доме родственники, знакомые и друзья стали приходить редко, все реже звонили, а затем вовсе перестали навещать мать. И просторный, уютный, выстроенный отцовскими руками дом стал пугающе пустым.
Забегали только Варины приятели-одноклассники, вот от них Варя и знала, как обстоят дела. Она с удивлением обнаружила, что центром притяжения для людей был ее отец, а не красавица мать — душа и заводила большой компании, как Варя всегда думала.
Самолет приземлялся за полночь. О своих приездах Варя заранее не извещала, чтобы не напрягать ожиданием и приготовлениями. Избрала эту тактику, когда еще был жив отец. Сваливалась внезапно, словно снег на голову. Вихрем врывалась в сонную тишину дома. Тормошила родителей — заспанных, растерянных, онемевших от нежданно-негаданно свалившейся на них радости. Прямо с порога распаковывала чемоданы, заставляла примерить купленные обновы, выставляла на стол столичные деликатесы и подарки.
В доме начиналась суматоха. Тотчас же бросались кипятить чайник. Содержимое холодильника перекочевывало на стол. Выбеленные временем и разлукой родительские глаза светились счастьем.
За разговорами наступало утро, тянулись мимо окон первые пешеходы. Обессиленная от усталости, сытости и разговоров, Варя наконец отправлялась спать.
К расписанию самолетов добавили новый рейс. Городской транспорт в это время вовсю работал, и она беспрепятственно добралась домой.
Дом не спал, в окнах повсюду горел свет. Обнаружив, что обычно запираемые в столь поздний час на засов ворота и входная дверь открыты, с мыслью «может быть, что-то случилось», Варя ворвалась в дом.
Хлопотавшая у плиты мать с радостным криком бросилась ей навстречу. Опередив ее, из-под кухонного стола с громким лаем вылетел Джоня.
— Кто к нам пожаловал, на ночь глядя? — Из глубины дома в прихожую вынырнул Аркадий, друг семьи, старинный приятель ее родителей. — Что же ты без предупреждения? Мы бы тебя непременно встретили... Вот, помогал по хозяйству. Не рассчитал время и припозднился, а оказывается, пора и честь знать. Раздевайся, устраивайся, отдыхай. Быстро соберусь и, пока не поздно, помчусь домой...
В ванной на месте старого потрескавшегося зеркала в темной овальной раме висело новое. К одиноко стоявшей в стаканчике зубной щетке добавились еще одна и станок для бритья «Жилетт». Вперемешку с женскими принадлежностями на веревке сушились свежевыстиранные мужские трусы и майки.
Мать зарделась и вопросительно смотрела на дочь.
Варя обняла ее и остановила суетившегося мужчину:
— Не торопитесь, куда вы засобирались? По ночам в нашем городе небезопасно. Места у нас достаточно. Оставайтесь! Будем пить вино и горячий чай — с фирменными конфетами и шоколадным столичным тортом.
Уговаривать не пришлось. Гость хозяйничал как у себя дома: вскипятил чайник, накрыл на стол, откупорил бутылку марочного вина, произнес витиеватый тост в честь прибывшей. Но засиживаться за столом не стал:
— Продолжайте чаевничать, давно не виделись. Пойду-ка спать, не буду вам мешать.
Варина комната, вмещавшая только кровать и шкаф, находилась в самой глубине дома. Узкое окно загораживала разросшаяся под ним вишня. По ночам при сильных порывах ветра ветви дерева скребли по стеклу, будоража слух и воображение, и казалось, в окно стучат притаившиеся среди листвы чудовища.
Еще одно вишневое дерево росло посреди сада у вырытого отцом колодца. В детстве Варя думала: колодезный водяной с нетерпением ожидает времени, когда ягоды нальются тяжелым цветом и опустятся к мениску темной водяной глади. И тогда он выпростает из-под воды покрытую слизью и илом руку и утянет бедную вишню к себе на дно.
Варя очень любила время, когда сад начинал цвести. Запах вишневых и яблоневых лепестков проникал в дом, от свежевскопанной земли исходил благодатный пар. Тогда в душе появлялось сладкое и тревожное чувство праздника, к горлу подкатывал сладкий ком, а на глаза наворачивались слезы...
Незакрытая форточка гулко хлопала на ветру. Но подняться и закрыть ее не осталось сил. С ощущением, что в пробивающихся сквозь толщу сна звуках явно чего-то не достает, Варя забылась глубоким сном.
Проснувшись, первым делом выглянула из окна в сад — и, не увидев привычной картины, остолбенела. Под окном ее комнаты и у колодца сиротливо чернели пеньки, а количество яблонь в саду значительно поубавилось.
Сквозь неплотно прикрытую дверь в спальню сочился запах домашней стряпни.
В материнском фартуке, словно заправский повар, гость умело хозяйничал на кухне. Пельмени, один к одному, словно вымуштрованные солдаты, заполнили большой поднос. Из всех блюд Варя отдавала предпочтение пельменям, и к ее приезду их заготавливали заранее.
— Ты же не предупредила, что приедешь. Вот и приходится наверстывать...
В шелковом халате, с тщательным макияжем, появилась мать. Глядя на ее счастливое и помолодевшее лицо, Варя изумилась произошедшим с ней метаморфозам. Кожа разгладилась, на щеках рдел румянец. Улыбка, направленная куда-то вовнутрь, не сходила с лица. Круглые, зеленые с поволокою глаза — суживающиеся, как у кошки, в порыве гнева — светились счастьем. А на безымянном пальце правой руки багровел огромным рубином знакомый Варе массивный перстень.
В тот год большая родительская компания отмечала двойной серебряный юбилей: Вариных родителей и семьи ее нынешнего отчима.
При многочисленных друзьях и родственниках мужья преподнесли женам заранее приготовленные подарки. Аркадий — золотой перстень с рубином, а Варин отец — серьги и кольцо с уральскими аметистами.
Варе перстень показался верхом пошлости и безвкусия. А вот матери и ее приятельницам золотая безделица понравилась:
— Какой замечательный перстень! Вот бы мне такой... Ой, ну только не возражайте! Мой подарок неплох, но все-таки простоват. А еще говорят: воспитание, среда... Мой-то — интеллигент, а поди ж ты — крестьянский сын и здесь даст моей половине сто очков вперед. Как всегда...
Варя знала, что отец не брал денег на подарок из семейного бюджета. Чтобы приготовить жене сюрприз, он много месяцев оставался без обеда...
— А отдай, пожалуйста, эти украшения мне! У меня тоже на носу юбилей — как-никак четверть века стукнет. Мне и форма, и цвет подходит, и по знаку Зодиака аметист — мой камень! Потом договоримся, съездим и купим то, что тебе понравится...
Сузившиеся «кошачьи» глаза полыхнули зеленым светом: Варина выходка неприятно кольнула мать.
— Не спеши. Помру, все тебе достанется. Ты у нас единственная наследница. — Краешек губы кокетливо надломился, мать с улыбкой перевела все в шутку.
Полюбовалась на драгоценности и демонстративно убрала коробочку в сервант.
Под неодобрительными взглядами друзей и родственников Варя поспешно ретировалась из гостиной. Боковым зрением видела: гостья самодовольно разглядывала свою пухлую, бесформенную руку с рубиновым перстнем, а отец с печалью и плохо скрываемой болью смотрел на мать...
— Варенька! А у нас для тебя новость. Мы с твоей мамочкой решили расписаться. Перстень — мой свадебный подарок. Так что скажешь, Варенька? Ты не против? Мы с тобой друг другу не посторонние, и все знают: ты для меня как дочь.
Оказалось, регистрация состоится через неделю. Торжество намеревались устроить с размахом: наняли популярного в городе тамаду, заказали лучший ресторан в центре, разослали приглашения родственникам, друзьям и руководству комбината.
Поначалу Варя очень обрадовалась за мать, но воспоминание об отце полоснуло по сердцу невыносимой болью. И, сославшись на необходимость срочно вернуться на работу, Варя, не дождавшись свадебной церемонии, улетела ближайшим рейсом.
2.
...Неразлучную троицу — отчима, отца и мать — свел случай еще в студенческие времена.
После очередного успешно сданного экзамена два приятеля отправились на танцплощадку. Яркая внешность обоих вкупе с подвешенным языком одного и умением другого легко и непринужденно двигаться вызывали неугасающий интерес у девушек. От красавиц, желающих потанцевать и познакомиться, не было отбоя.
Но случилось так, что оба увлеклись одной.
За их романом с жадным интересом наблюдал весь курс, и все сходились во мнении, что хваткий, веселый, настырный крестьянский сын Аркадий одерживает верх над замкнутым, сдержанным интеллигентом Андреем.
Но прогнозы не оправдались: своевольная темпераментная красавица выбрала Вариного отца, а крестьянский сын заключил союз с дочерью обкомовского парторга.
Юношеские привязанности со временем не исчезли, друг семьи и Варина мать откровенно симпатизировали друг другу. Так повелось со студенческих времен, и никого это не удивляло. Варю Аркадий с детства тоже не обходил вниманием: приносил дорогие конфеты, книги. А из командировки в Индию привез изумительные подарки, наповал сразившие всех приятелей и знакомых высокомерных модниц. Варе — серебряные браслеты с бирюзой, матери — серебряные серьги и колье с драгоценными камнями, отцу — выточенные на заказ шахматы из красного дерева, инкрустированные перламутром. И приехал в белом костюме, на новой белой «Волге» с гордым оленем на отполированном капоте.
Варя с матерью восхищались гостинцами и старались надевать их при каждом удобном случае. Варя в тот год поступила в престижный столичный вуз и радовалась любой возможности утереть нос надменным, избалованным однокурсницам.
А вот отец отнесся к подарку весьма прохладно. Подчеркнуто вежливо поблагодарил, поставил коробку в шкаф и больше никогда к ней не прикасался.
После длительных, изматывающих холодов на город обрушилась весна. Возвышавшиеся в человеческий рост сугробы за считаные дни скукожились и исчезли.
Бурные ручьи неслись к реке, протекающей в центре города. Уровень ее поднялся, вышедшая из берегов вода затопила городские пляжи, город захлестнула симфония половодья. Когда наконец река вернулась в привычное русло, налетел свежий весенний ветер. Быстро высушил разбухшую от воды почву и унес в горы поднимавшийся от нее влажный пар.
С каждым днем солнце все глубже отогревало промерзшую зимой землю. Дружно налились и набухли почки, клейкая зелень ломилась в окна. Город накрыло серебристо-жемчужной пеной цветения. Сад и дом купались и утопали в ней. Нежный запах щекотал ноздри, волновал душу, будил желания. Весна буйствовала, неистовствовала, воскрешала чувства. Хотелось обновления и перемен.
Перемены не заставили долго себя ждать.
Отец больше не проводил все свободное время в саду, а обожающая чистоту и порядок мать не бросалась при каждом удобном случае мыть и убирать дом. Вечерами родители не засиживались за чаем, не пытали Варю расспросами о школе, а, придя с работы и наспех перекусив, тотчас усаживались за учебники и просиживали над ними до поздней ночи. Дружно штудировали работы Ленина и основателей марксизма, зубрили до одури съезды и пленумы КПСС.
Мать с отцом походили на заговорщиков. Изъяснялись намеками, шептались и обменивались непонятными для других взглядами.
Кроме того, родители изменились внешне. Отец стал увереннее и выше ростом, словно с его плеч свалился тяжелый груз. Мать, напротив, оставила присущую ей веселость, посерьезнела и часто задумывалась.
Но шила в мешке не утаишь, а все тайное становится явным, и наконец Варя выяснила: родители готовятся к собеседованиям. Кандидатуру матери выдвинули на должность первого секретаря горкома, а отца и его приятеля Аркадия рекомендовали как лучших специалистов для работы на металлургическом комбинате в Дели.
И еще Варя сделала удивительное открытие: взрослые люди трясутся перед собеседованиями так же, как школяры перед экзаменами.
Мать светилась глубинным счастьем и не скрывая гордилась своим талантливым мужем. О разработанной им технологии новых сплавов писала и говорила пресса, этими разработками и исследованиями интересовались другие страны. На комбинат посыпались предложения о сотрудничестве: по оценкам экспертов, наиболее выгодные — из Индии и Вьетнама.
Самое лучшее начиналось к ночи. Озверев от зубрежки, отец, чтобы развлечь и повеселить мать, наматывал на голове тюрбан из кухонного полотенца, напяливал ее шелковый халат и, напевая фальцетом, изображал факира и предсказывал судьбу — приобретение в обозримом будущем современного транспортного средства, чтобы в странствиях по пустыням не надрывать пуп и не сбивать ноги.
Варя с матерью от хохота сползали на пол. Отсмеявшись, все вместе долго пили вечерний чай и мечтали, как по возвращении отца из Индии купят белую с серебристым оленем «Волгу» и надстроят в доме второй этаж.
Наконец однажды прямо с порога, в пальто и не сняв ботинки, отец торжественно объявил: из всех кандидатов он признан лучшим. А на то, что он беспартийный, никто и не посмотрел.
Жизнь семьи теперь сконцентрировалась вокруг сборов в заграничную командировку. Как поступить, если мать примет новое назначение, — сможет ли отец уехать один, без нее? И если родители едут оба, брать с собой Варю или оставить с бабушкой?..
Как оказалось, хлопоты были преждевременными.
Надеясь внезапным вторжением разыграть родителей, Варя тихо открыла дверь и на цыпочках прокралась в прихожую.
Из гостиной несся взвинченный голос матери. Уверенная, что Варя в школе, она не сдерживала негодования:
— Ну какой же ты все-таки недотепа! Рохля! Такой шанс выпадает только раз в жизни! Разработки — твои! Ты в авторском коллективе главный! И опять, как всегда, впереди Аркадий! Почему ты сдаешь позиции без боя? Почему не отстаиваешь свои права? Почему, когда все согласовано, билеты куплены, — вдруг как снег на голову резолюция Москвы, что кандидатура Аркадия предпочтительнее?!
Отец хотел что-то ответить, но увидел Варю, развернулся и ушел в сад.
3.
Еще утром казалось, по-особому светит солнце. Тревоги — что-то пойдет не так — беспочвенны и напрасны. Но обещавший быть чудесным день окончился больно ранящим известием.
От работы Андрея оторвал звонок. Недолюбливающая его кадровичка торжествующе сообщила: поступили изменения из Москвы и его ждут в управлении комбината.
Разговор в кабинете, видно, был не из приятных. Руководители подразделений выскакивали из него, громко хлопая дверью, разгоряченные, с красными пятнами на лицах. Вскользь здоровались с Андреем и проходили мимо.
Посетители разошлись, и Андрей остался в приемной один. Наконец дверь открылась, и с лицом, выражающим торжество, из кабинета вылетел Аркадий. Столкнувшись с другом, слегка смутился, пробормотал приветствие, но задерживаться рядом не стал.
В кабинете висела сизая кисея табачного дыма. Лицо начальника управления отливало серым, а одно веко неприятно дергалось. Начальник кивнул Андрею, вышел из-за стола и настежь открыл окно.
Затем закурил, повернулся спиной к посетителю, глубоко затянулся и отчеканил: в Дели вместо Андрея полетит Аркадий, чей богатый опыт руководителя и многолетний партийный стаж Москве показались предпочтительнее.
— Бурмин! Что ни делается, все к лучшему. Отнеситесь к этому решению философски. Может, это перст судьбы...
Слова начальника управления с трудом просачивались в сознание Андрея. Первый отдел вдруг счел, что в его биографии слишком много неясностей. То, что Андрей беспартийный, оказалось еще одним минусом. Дополнительную проверку решили не проводить: задержки и проволочки влекут за собой большие штрафы. Контракт подписан, нужно срочно начинать работы. Кандидатура Аркадия устраивала всех.
— Бурмин! Не падайте духом! Разве плохо вам здесь живется? Вы уважаемый человек. У жены продвижение по службе. Дочь способная, в столичный университет метит. Никаких проблем! Работай на благо любимой Родины — и все в порядке. Так ли нужна вам эта Индия?..
Не дослушав и не попрощавшись, Андрей повернулся и вышел.
Через несколько дней Аркадий с семьей отбыл в двухгодичную командировку, а кандидатуру Вариной матери утвердили на должность первого секретаря горкома.
Повышение отметили большой компанией, поздравления лились рекой. Отец на праздновании держался несколько отчужденно, но во взгляде, которым он смотрел на мать, вместе с печалью читалась нескрываемая любовь.
Карьера матери пошла в гору. Ее имя часто упоминалось в городской прессе. Но в семье у них произошел разлад, дружелюбие и доверие между родителями исчезли. Теперь при каждом удобном случае мать вставляла шпильки в разговоре с отцом и нещадно, по поводу и без повода, шпыняла Варю, которая принимала его сторону.
В школе донимали контрольными, зачетами и родительскими собраниями. Старшим классам доставалось особенно. Варю это не беспокоило, она из года в год неизменно была одной из лучших по успеваемости.
Но в этот раз мать вернулась с собрания расстроенная, не в духе, и за ужином молчала.
Буря разразилась на следующий день за вечерним чаем. Варя посетовала: комитет комсомола школы обязал ее проводить абсолютно никому, на ее взгляд, не нужные политинформации и диспуты. Жаль напрасно потерянного времени, куда полезнее просто почитать книжку...
Равнодушие дочери к общественной жизни всегда сердило и раздражало мать. А сейчас она и вовсе пришла в ярость:
— Вот тебя послушать — отец родимый! Попомни мои слова: дадут характеристику, что ты абсолютно аполитична, — и при поступлении будешь вертеться как уж на сковородке! Дурака примут, а ты останешься за бортом со своим замечательным аттестатом! Будь ты хоть семи пядей во лбу, но без комсомола, без партбилета никакая карьера тебе не светит. Наглядный пример — твой отец. Решай, стоит ли повторять его ошибки!
Варя в ответ вспылила, надерзила матери — и смертельно обиделась, не найдя поддержки у отца. На корню пресекавший любые грубости, он встал на защиту жены.
Оскорбленная, задетая за живое, Варя заявила: отныне она не станет ничем делиться с родителями и свои проблемы будет решать сама. В школе стала увиливать от любых нагрузок, но в учебе по-прежнему оставалась лучшей. И все чаще задумывалась о будущем и пыталась представить, какое оно — студенчество...
4.
...У столов приемной комиссии толпились абитуриенты. Шумный, пронырливый вихрастый паренек ловко втиснулся впереди замешкавшегося Артемия и сдал документы первым. Да еще саданул того локтем в бок:
— Не зевай, недотепа! Кто смел, тот и съел!
В хитрых круглых глазах светился пытливый ум, на губах блуждала насмешливая улыбка. Ссора не разгорелась: в это время Артемия позвал дежурный преподаватель и все разрешилось само собой.
Получив направление в общежитие, Артемий отправился на Невский. Подобно молекулам в броуновском движении сновали люди в толпе, гудели клаксоны городского транспорта, повсюду бурлила жизнь.
Золотая игла Адмиралтейства, как и в прежние времена, пронзала небо. Мускулистые юноши укрощали коней на Аничковом мосту. Артемий восхитился их сдержанной мужественностью и силой. И посмеялся над самим же придуманной аллегорией: как эти юноши, он берет под уздцы свою судьбу.
Дворцовая площадь крепко сжала его в объятиях и долго-долго не отпускала...
Он так увлекся знакомством с городом, что совершенно забыл о времени. Рабочий день подходил к концу, и Артемий сломя голову бросился в общежитие.
Раздраженная, усталая комендантша сердито пробурчала, мол, где он так долго шлялся, и неохотно велела следовать за собой.
В крохотной комнатушке на четверых за стоящую в проходе, у двери, койку цеплялся каждый. Комендантша ткнула в нее рукой: занимай, и величественно удалилась.
На соседних кроватях лежали брошенные впопыхах вещи. Обитатели комнаты отсутствовали. Уставший Артемий решил их не дожидаться и пораньше улечься спать.
Ранним утром разудалая компания вернулась с ночной прогулки. Кто-то наглый, громкий, бесцеремонный ходил рядом, то и дело спотыкаясь о койку новичка, отчего пружинный панцирь подпрыгивал и дребезжал.
А когда невыспавшийся Артемий открыл глаза, оказалось, что его кровать соседствует с койкой вчерашнего обидчика. Ничего не оставалось, кроме как познакомиться. Паренька звали Аркадий, поступали они на один факультет и одну специальность.
Вместо обычных трех дней на подготовку к последнему экзамену выделили целых пять. Обрадованные неожиданной поблажкой, решили вечером послушать Изабеллу Юрьеву — отправиться на концерт всем скопом, скинуться и подарить певице корзину роз. Юрьева почиталась студенческой молодежью, и считалось особым шиком лично преподнести ей цветы.
Половину дня посвятили сборам, прихорашивались, наглаживались, а Аркадий даже набриолинил свои вихры.
Артемия, который призывал отказаться от дорогостоящей затеи, пока не сданы экзамены, никто не слушал, а ему пойти на попятную не позволили самолюбие и гордость.
Хрупкая тоненькая фигурка с длинными светлыми волосами грациозно двигалась по сцене. Низкий голос проникал в душу, завораживал и не отпускал.
Внешне Юрьева напомнила Артемию мать. И, забыв обо всем на свете, он смотрел на сцену. Вспоминал отца и братьев, дом и тепло материнских рук...
После концерта все подробнейшим образом обсуждали каждый выход певицы, и лишь Артемий подавленно молчал. Стоимость билетов и цветов оказалась намного больше, чем он рассчитывал. Денежный запас иссяк, а до последнего экзамена оставался еще день.
От слабости подташнивало, живот сводило коликами. Чтобы заглушить голод, Артемий брал кипяток из стоящего в закутке титана и пил его мелкими глотками.
К вечеру боль усилилась, и, стараясь ее унять, Артемий лег на живот, подложив под него подушку. Решил, как только сдаст экзамен, отправиться на вокзал — за любую плату носить пассажирам вещи...
— Вставай, недотепа, ешь! И ничего мне не говори!
В стакане дымился горячий чай, а на тарелке лежала огромная картофелина в мундире и небольшая горбушка хлеба.
И, саданув Артемия локтем в бок, как при первой встрече, Аркадий с размаху весело хлопнул дверью.
Экзаменующихся в аудитории рассаживали попарно, и приятели оказались за одним столом. Вопросы билета Артемий хорошо знал. Быстренько набросал ответы и уже собрался отвечать, но поймал растерянный взгляд соседа и задержался.
Улучив момент, когда преподаватели отвлеклись, Аркадий ловко подсунул Артемию листок с уравнениями.
Словно почуяв неладное, экзаменаторы повернулись и почти все время неотрывно смотрели в сторону приятелей. Пришлось тем сделать вид, что всецело заняты подготовкой.
Решение, как поступить, пришло мгновенно. Артемий безумно любил кино и втайне от родителей при каждом удобном случае бегал в местный кинематограф. Припомнилась сцена из когда-то виденного фильма, и он ничтоже сумняшеся решил ее повторить.
Вставая, он сделал вид, что споткнулся. В попытке удержать равновесие и не упасть схватился за край соседнего стола, смахнув рукавом разложенные на нем листочки. Бормоча извинения и кляня себя за неловкость, собрал рассыпанные по полу черновики, положил на стол перед Аркадием, незаметно сунув в их стопку листок с решенными уравнениями, и сразу направился отвечать.
Пока его закидывали вопросами, Аркадий старательно переписывал решение, а как только Артемия отпустили, сияя проследовал к доске.
Артемий прыжками преодолел лестницу и со всех ног пустился на вокзал. Поезд дальнего следования прибыл по расписанию, и теперь Артемию предстояло проявить предприимчивость и сноровку.
На перроне он притормозил и стал выбирать, кому предложить свои услуги. В него тут же вцепилась мертвой хваткой баба, державшая за руку ноющую конопатую девчонку, и, несмотря на его протесты, взвалила на него необъятный ободранный чемодан и гигантских размеров сумку, которые, казалось, были набиты кирпичами. Поторапливала, понукала и клялась заплатить тройную цену. Обливаясь потом, проклиная свою сговорчивость, Артемий с трудом доволок багаж до указанного подъезда. Пообещав вынести обещанную плату, баба велела остаться снаружи и подождать.
Наконец она вернулась, но вместо денег сунула обескураженному Артемию узелок с червивыми яблоками и заплесневелую горбушку хлеба — и с шумом закрыла дверь перед его носом.
Возмущенный и раздосадованный, он снова поплелся на вокзал. По перрону сновали пассажиры с пригородных электричек. Поезда дальнего следования прибывали глубокой ночью. В раздумьях, дожидаться их или отправиться в общежитие, голодный Артемий уныло слонялся по платформе.
В довершение всех бед к нему подошел дежурный и потребовал объяснить, почему он весь божий день болтается на вокзале. Пригрозил милицией и велел уносить ноги подобру-поздорову.
Нестерпимо хотелось пить, и Артемий остановился у выхода возле лотка с газированной водой. Утомленная продавщица молча наполнила стакан и участливо рассматривала Артемия, пока он утолял жажду. Выяснив, что он иногородний, держит вступительные экзамены в институт и хотел бы немного подработать, посоветовала устроиться на временную работу... в морг:
— Городская больница на соседней улице. Платят посуточно, прописка не требуется. Работа тяжелая, но денег на еду хватит.
Вступительный марафон наконец подошел к концу, но списки принятых всё не появлялись. Среди поступающих быстро распространилось известие: количество претендентов, набравших нужные баллы, превышает число отведенных мест, и поэтому для абитуриентов проведут дополнительное, решающее собеседование.
Вездесущий Аркадий прошел его одним из первых и делился впечатлениями с приятелями. Опрос как опрос, ничего особенного. Откуда, кто ты, кто твои родители, чем руководствовался при выборе факультета и специальности. Преимущество отдают выходцам из семей рабочих и тем, кто до поступления трудился на производстве.
Артемий нарядился в новую, ни разу не надеванную рубашку, пригладил волосы и отправился в институт. На душе у него скребли кошки.
Вопросы, кто родители, кем работал отец, имел ли какое-нибудь образование, — вызвали у него оцепенение. Пересохло и запершило в горле, на лбу выступила испарина, и Артемий долго не мог откашляться. Пауза затянулась. Комиссия с недоумением смотрела на побелевшего, растерянного абитуриента. И тогда в отчаянии — все складывается не в его пользу — он чуть слышно соврал, что его мать умерла при родах, а отца и трех старших братьев при аварии завалило в шахте.
Больше ему вопросов не задавали. Посочувствовали, пожелали успешной учебы и отпустили.
Он с благодарностью вспомнил тетку: это ее молитвы его спасают и хранят...
Возле вывешенных деканатом списков толкалась толпа абитуриентов. Строчки прыгали и путались, после бессонной рабочей ночи Артемий никак не мог отыскать свою фамилию.
Не прошел, не приняли... Он совсем уже пал духом, но толчок кулака в бок привел его в чувство. Улыбающийся Аркадий тыкал пальцем в начало списка.
У Артемия оказался самый высокий балл.
5.
Если отчим любил вспоминать о своей семье, то из отца рассказы о его прошлом приходилось буквально вытаскивать клещами. В четырнадцать лет, потеряв троих братьев, отца и мать, он уехал из родных мест и больше туда ни разу не возвращался.
Все попытки Вари растормошить, расспросить отца о его семье неизменно оканчивались ничем. Мертвенная белизна заливала его лицо, он замолкал, крепко обнимал и целовал Варю, а потом уходил в сад.
И еще ей безумно хотелось узнать о людях, по словам отца, заменивших ему родителей. Каждый год весной отец брал отгулы и уезжал привести в порядок их могилы. Варя не любила эти отъезды. После них возвращался человек из чужого, параллельного и враждебного ей мира.
* * *
Эти дни отзывались в его памяти такой застарелой и нестерпимой болью, что порой он лишался сна.
Как обычно по воскресеньям, Артемий вместе с братьями прислуживал отцу в соборе. Все храмы позакрывали, только их продолжал работать. Служба шла своим чередом, теплились свечи, тихо пели певчие на хорах.
Неожиданно, нарушая благолепие и тишину, с грохотом открылась входная дверь. Грубо растолкав немногочисленных прихожан, к алтарю подошли несколько человек с винтовками.
Белобрысый, мордатый — судя по всему, главный, — в кожаной тужурке и с портупеей через плечо, со всего размаху ударил отца прикладом в грудь так, что тот упал. Мордатый принялся пинать его ногами, не давая подняться, и старался непременно попасть в лицо. Окровавленного, растерзанного, схватил за седые кудри и как куль поволок к двери.
Старший брат, диакон, бросился к стонущему отцу на помощь, но наткнулся грудью на штык и упал, истекая кровью.
Средний брат зажал Артемию рот рукой и оттеснил в угол алтаря. В алтарную часть энкавэдэшники проходить не стали: видимо, им был нужен только настоятель собора.
Отца запихали в подъехавший воронок, туда же бросили окровавленное тело брата и увезли.
Больше Артемий никогда их не видел.
В тот же вечер стук прикладами в дверь взбудоражил дом. Тот же самый мордатый комиссар, что бил отца, с группой вооруженных людей ворвался внутрь. Все, что попадало им под руку, летело на пол: книги, иконы, посуда, утварь...
Бросили на пол и сапогами в комках налипшей грязи с остервенением топтали икону Казанской Божьей Матери, оставшуюся еще от деда. Серебряный оклад отскочил и сплющился, а икона треснула и распалась на части. Старших братьев, бросившихся спасать икону, били прикладами, пока их лица не превратились в кровавое месиво.
Мать прижимала к себе Артемия и невидящими глазами смотрела поверх голов бесчинствующих.
Взгляд мордатого наткнулся на побелевшего от ненависти подростка.
Хрустнули зубы, кровь из разбитых губ хлынула Артемию на подбородок. Мать бросилась на защиту сына, но, отброшенная безжалостным кулаком, отлетела в угол.
Хрупкая, беспомощная, распластанная в нелепой позе на грязном полу фигура вызвала у пришельцев довольный смех:
— Эй! Грамотные? Указания партии читаете? На политзанятия ходите? Атеизм изучаете? Ежели память короткая, счас напомню: к маю тридцать седьмого имя Бога должно быть забыто на всей территории страны! А за окнами у нас тридцать пятый! Берегись, поповский волчонок, доберемся и до тебя!
Наконец они ушли и увели с собой избитых братьев.
Покалеченный глаз Богородицы кротко взирал с иконы на следы их бесчинств. По углам валялись изодранные, истоптанные фолианты. Дед с отцом всю жизнь собирали книги, их библиотека в городе считалась одной из лучших...
После обрушившихся несчастий и бессонной ночи Артемия бил озноб, страшно ломило тело. Обработав вспухшие синяки и ссадины, мать отправила его к младшей сестре отца, монахине, — сообщить об аресте брата.
Превозмогая усиливающуюся тошноту и слабость, Артемий отправился в монастырь, расположенный неподалеку от городского рынка.
Возле рынка его сознание помутилось, и он упал, ударившись головой о землю.
Нестерпимо першило в горле, в нос лез едкий, навязчивый запах хлора, перемешанный с вонью пота и нечистот. Ночью Артемий очнулся в бараке для больных тифом. Как свинцом налитая, болела голова. Он с трудом оторвал ее от подушки и огляделся.
Комната смахивала на морг, и от ужаса внутри у Артемия похолодело. Серые койки, сдвинутые по две, стояли рядами торцом к проходу. На одних стонали и бредили наголо остриженные пациенты, на других лежали закрытые с головой простынями неподвижные фигуры.
От мечущихся в жару тел к потолку поднимался пар. На соседней койке паренек, очень похожий на Артемия, беспрерывно плакал, звал мать и умолял отогнать пришедшую за ним смерть. От его рвущего душу голоса у Артемия волосы встали дыбом, и он с головой забрался под одеяло.
Первое ночное дежурство выдалось тяжелым. Тиф свирепствовал, непрерывно поступали новые больные. Врачи с медсестрами падали от усталости.
Она с отчаянием думала: еще пара часов затишья, и смерть явится за очередной данью.
Их обитель располагалась неподалеку от городской больницы. Когда на город обрушилась эпидемия, послушницы и монахини поспешили сюда на помощь. Вся тяжелая и грязная работа доставалась им, и они безропотно взваливали на свои плечи непосильную для других ношу.
Она окончила курсы при Медико-хирургической академии в Петербурге еще до того, как утонули ее сын и муж, а она приняла сан. Теперь ее медицинское образование оказалось кстати, и она сама попросилась дежурить в тифозный барак.
В последнее время ночами ее снова преследовал старый сон. Солнце освещало зеркальную гладь реки с зеленым островом посредине. Набегающий ветер подхватывал белые облака и создавал волну. Лодка с ее мужем и сыном направлялась от острова к берегу. Она слышала, как, сложив руки рупором, сын кричит: «Мама, я здесь! Жди нас, мы скоро причалим, мама!» Ветер поднял песок, и она зажмурилась: песчинка попала в глаз. А когда посмотрела снова, по реке под парусами неслись вынырнувшие из-за острова яхты, а лодки нигде видно не было...
Сейчас переполненное печалью сердце невыносимо ныло о другом мальчике: где племянник, что с ним произошло? Арестован, убит, заразился тифом и умирает где-то поблизости? Вторая неделя идет к концу, а вестей об Артемии нет.
Вместе с сизым холодным утром сквозь запотевшие окна просачивалась в барак смерть.
Из дальнего угла донеслись крики. Ей почудился голос племянника, и она со всех ног бросилась на зов.
Синяя жилка, затихая, пульсировала на худенькой шее. Полные смертной муки глаза смотрели с немым укором. Если бы не большеватый, с горбинкой нос, этого мальчика можно было бы принять за Артемия.
Шепча нежные слова, она провела рукой по уже остывающей щеке. Успокоенное ее лаской тело дернулось и затихло. Аккуратно опустила ладонью веки, осенила подростка крестом и с головой накрыла простынею. Через час дежурные санитары придут забирать умерших...
Паренек, лежащий рядом с покойником, на соседней койке, вдруг застонал, заметался и лег на спину, выпростав из-под сбившейся простыни тонкие, знакомые до боли руки. Не сдерживая рыданий, она целовала родное осунувшееся лицо и молила Бога помочь, спасти.
Прислушиваясь к шагам в коридоре, трясясь от ужаса, поменяла местами мальчиков, живого и мертвого, и привязанные к их рукам именные бирки.
Поздоровалась с санитарами, заступившими на дежурство, и спокойно, деловито указала, какие тела следует забрать.
Смахивая застилающие глаза слезы, доложила дежурному врачу: среди умерших опознала племянника — Артемия Преображенского. Попросила внести его имя в списки, так как до этого в документах он числился неизвестным.
Санитары тем временем погрузили покойников на запряженные лошадьми подводы и увезли под охраной на городское кладбище. Там всех штабелями уложили в общую яму, залили раствором извести и засыпали землей. Чтобы не разносить заразу, умерших от тифа хоронили в специально отведенном месте.
— Тёма, очнись! Да очнись же наконец, Тёма! Вставай, одевайся, нам нужно уйти отсюда.
Чей-то шепот пытался вырвать его из липких пут беспамятства. Чьи-то легкие руки трясли за плечи, гладили по лицу, наголо обритой голове. Что-то горячее, словно воск, обожгло щеку, и от соленой влаги защипало в уголке губ.
Он открыл глаза и понял: это совсем не сон. Над ним склонилась любимая тетка. Натруженные, привычные к тяжелой работе руки подняли его с постели, помогли натянуть одежду. Вдвоем они вышли в коридор, худенькое плечо монахини сгибалось под тяжестью обессиленного племянника. Утратившие за время болезни устойчивость и гибкость ноги Артемия разъезжались при каждом шаге.
После пяти часов утра смерть и жизнь заключали временное перемирие, у медиков появлялась возможность ненадолго сомкнуть глаза. Пользуясь этой кратковременной передышкой, дежурная сестра спала, уронив голову на руки.
Стараясь двигаться бесшумно, тетка и племянник миновали ее пост и черным ходом выбрались под спасительное покрывало ночи.
— Слава богу! Наконец-таки открыл глаза! Двое суток спал без просыпу...
Над Артемием склонилось улыбающееся лицо родственницы теткиного покойного мужа.
После чашки куриного бульона его снова потянуло в сон. Он очнулся, когда в окна уже заглянул вечер, и услышал рядом негромкий разговор. Тетка с родственницей обсуждали подробности его отъезда.
Мальчику следует поднабраться сил и как можно скорее покинуть город. Через несколько дней со станции отправится товарный поезд. Помощник машиниста возьмет Артемия пассажиром.
Нужно уехать куда-нибудь подальше, где его не знают и никогда не видели. Домой возвращаться ни в коем случае нельзя. Собор разграбили и закрыли, отец расстрелян, братья и мать получили большие сроки. Мордатый комиссар разыскивает Артемия, оставаться в городе смертельно опасно.
И еще вот что. Артемия Преображенского на этом свете больше не существует. Есть сын уральского горного мастера из-под Челябы — Андрей Бурмин.
Эпидемия тифа пошла на убыль, смертность снизилась, и работы в больнице поубавилось. Каждый день, преодолевая нутряной страх, тетка Артемия отправлялась туда с мыслью: вдруг придут родственники Андрея Бурмина. Выяснится, что произошла путаница, и следы, конечно же, приведут к ней...
После расстрела брата и ареста его семьи каждое утро казалось ей безлико-серым. Однажды после дежурства она, стараясь унять бившую изнутри дрожь, отправилась по адресу, указанному в списке больных, — там жила семья умершего подростка.
В небо вздымались сизые струйки дыма. Городок пробуждался, в домах растапливали печи. Но дом, который был ей нужен, выглядел безжизненным и пустынным. Из трубы не поднимался дым, незапертая калитка хлопала и скрипела на ветру.
Монахиня беспрепятственно вошла во двор. Возле крыльца сиротливо белела оброненная кукла, поодаль валялись детская варежка и шарф. Поднялась на крыльцо и постучала. За дверью было зловеще тихо.
Встревоженные ее появлением, в соседнем дворе забрехали собаки. В надежде, что на нее обратят внимание, монахиня стала медленно прохаживаться вдоль ограды.
Наконец в одном из окон соседского дома шевельнулась гардина. Входная дверь осторожно скрипнула, и во дворе послышались медленные шаркающие шаги. Кто-то, невидимый за воротами, недовольно спросил: «Что надо?» Монахиня поспешно заверила: не нужно ее бояться. Как только скажут, куда подевались люди из вон того дома, она уйдет.
Опасливо помедлив, ей сообщили, что с неделю назад Бурмины тихо исчезли посреди ночи. Возможно, их кто-то предупредил о готовящемся аресте. Уехали, и поминай как звали.
Вечером тетка пришла навестить Артемия. Гладила отрастающий на голове ежик, целовала в макушку, в щеку. Ей казалось, это не племянник, а ее возмужавший, сумевший доплыть до берега сынок вырос и теперь, уже четырнадцатилетний, уходит в большую жизнь.
На безмолвный вопрос Артемия утвердительно кивнула. И мальчик понял: пора покидать гостеприимный кров.
Из труб паровоза поднимался белесый пар, товарный состав стоял на рельсах готовый к отправлению. Подбежавший мужик проворно откатил дверь угольного вагона и велел Артемию забираться внутрь.
— Мой дорогой! Никогда ничего не бойся! Я буду молиться за тебя. Бог не оставит! — Тетка порывисто прижала подростка к груди, поцеловала, перекрестила.
Дверь захлопнулась, и поезд стал набирать ход.
Привыкнув к темноте, Артемий увидел брошенную для него в углу брезентовую подстилку и свернулся на ней калачиком. Слезы смешивались с угольной пылью, пыль забивалась в нос и рот...
Только под утро ему удалось сомкнуть глаза, и, погружаясь в сон, он все видел стоящую на ветру женщину, тонкой рукой крестящую набирающий скорость состав.
Глядя вслед уходящему поезду, монахиня долго стояла на платформе, подставляя ветру заплаканное лицо. Переполненное любовью, подготовленное к Голгофе сердце сдавливала печаль. Этой ночью ей снилось: ветер на воде, скользящая по реке лодка, ее мальчик стремительно плывет к берегу, а ее затягивает пучина вод... Знала: другой ее мальчик жив, не сгинул в житейском водовороте, но им больше не суждено встретиться.
Вытерла слезы, выпрямилась, улыбнулась и решительными шагами направилась в монастырь, где — она чувствовала — ее поджидали. Нынче перед уходом с дежурства заведующий больницей шепотом советовал поостеречься: о ней накануне расспрашивал мордатый белобрысый комиссар...
Прямо со станции Артемий отправился устраиваться на завод.
Из заводских труб поднимался в небо едкий, вонючий пар. От него перехватывало дыхание и страшно першило в горле.
Доска объявлений пестрела приглашениями на работу, но, куда бы он ни обращался, ему отказывали. Узкое породистое лицо, природная худощавость, руки с длинными пальцами выдавали непривычность к тяжелому физическому труду.
Помогла записка помощника машиниста к другу-заводчанину с просьбой помочь Артемию устроиться на работу. В токарный цех требовались чернорабочие по уборке мусора — собирать от станков в мешки остающуюся после резьбы металлическую стружку. И хотя за работу с ночными сменами платили мало, зато приезжим предоставлялось койко-место в общежитии и выдавались талоны на обед. Как бы там ни было, Артемий теперь мог прокормиться и у него была крыша над головой.
Он не сетовал, не жаловался на тяжелый труд, исправно выполнял порученную работу. Держался особняком и ни с кем из разбитных заводских парней не стремился завести дружбу.
После ремонта цеха часть станков заменили новыми. Они занимали намного меньше места, не гудели, не скрежетали, при обточке деталей стружка слетала тоненькая и звонкая. На станки приходили смотреть из других цехов, и Артемию тоже хотелось разглядеть их как можно ближе.
— Вот освоишь наше ремесло, сможешь работать на таких станках!
Старый мастер крепко обнял Артемия за плечи. Он давно приметил, что сметливый паренек интересуется токарным делом.
Техника, действительно, приводила Артемия в благоговейный трепет. В детстве любую подаренную механическую игрушку он разбирал на составные части и старался понять, как она работает. Его отец-священник беззлобно посмеивался: Божий промысел — в семье растет исследователь!
Артемий и не заметил, как привязался к мастеру. Теперь, когда у обоих выдавалась минута отдыха, старик учил его токарному ремеслу.
Мастер не раз приглашал подростка к себе в гости. Тот упорно отказывался: он безумно боялся вопросов о своем прошлом.
Но однажды после утренней смены, когда Артемий, погруженный в раздумья, направлялся в общежитие, старый мастер догнал его и крепко схватил за локоть:
— Ну-ка, молодой человек! Теперь не отвертишься! Сейчас мы с тобой отправимся пить чай.
Пахло домашними пирожками, да и чай из медного самовара оказался необычайно вкусным. Ласковая хозяйка постоянно подливала Артемию в чашку и, как он и боялся, расспрашивала о семье.
Слова застревали в горле, приходилось взвешивать каждое, прежде чем дать ответ.
Старики предложили сыграть в лото, и Артемий радостно согласился.
— Барабанные палочки! — весело возвестил он, выудив из мешка очередной бочонок.
И вдруг почувствовал, как сжалось горло, а на глаза навернулись слезы. Ведь совсем недавно так же тихо спускался вечер, так же светил абажур и он вместе с матерью и братьями так же играл в лото за большим овальным столом... Где сейчас его мать? В каком лагере его братья?..
От участливого внимания и ласки Артемий расслабился, размяк — и совсем не заметил, как пролетело время. Звук старинных часов отрезвил его, краска стыда залила лицо. Ему давно уже следовало уйти.
Он стал поспешно натягивать на себя тужурку, но хозяйка дома ласково его удержала. Ему приготовили постель в бывшей комнате сына.
Ночью Артемию снился сон: свет от мерцающей лампадки озарял дом, наполняя его спокойствием и теплом.
В начале месяца в цех поступил заказ для машиностроительного завода. Норму выпуска деталей увеличили, заказ требовалось выполнить в короткий срок, и на отдых не оставалось времени.
Артемий работал в ночную смену. От монотонного урчания станков клонило в сон, глаза сами собой слипались.
Вдруг чей-то станок резко заскрежетал, и тишину цеха нарушил пронзительный вопль. Зазевавшемуся рабочему фрезой оторвало пальцы, из раны бил кровяной фонтан.
Пострадавшего отправили в больницу. Подавленные случившимся рабочие разошлись по своим местам.
Замыв следы крови и тщательно обтерев станок, Артемий решил разобраться, из-за чего же произошло несчастье. Уроки старого мастера не прошли даром. Виной всему оказалась неправильно вставленная фреза. На новых станках был иной, непривычный механизм крепления.
Артемий заменил фрезу, запустил станок и занялся обтачиванием болванки. Рабочие, занятые своим делом, не обращали на него внимания.
— Щенок, да как ты смеешь! За самоуправство пойдешь под суд! — Трясясь от ярости, к Артемию подбежал наладчик. — Куда лезешь, неуч!
К его немалому удивлению, станок работал, а изготовленная подростком деталь соответствовала всем требованиям. Но от станка Артемия тут же прогнали.
Испуганный, он бросился собирать стружку и работал не покладая рук.
После смены его вызвали к начальству. Кляня себя на чем свет стоит, он поплелся получать наказание.
Известный своей суровостью начальник смены впился в Артемия пронизывающим взглядом и сердито потребовал объяснить, где тот выучился токарному делу.
Сердце подростка ушло в пятки от ужаса: уволят за самоуправство с волчьей характеристикой! Он сбивчиво признался, что ремеслу его обучал цеховой мастер. К его изумлению, плохие предчувствия не оправдались. Наоборот: Артемию предложили окончить училище при заводе и получить специальность токаря.
Из кабинета начальника смены Артемий вышел окрыленным. Раньше он и мечтать не смел о том, что сможет, работая на заводе неполную смену, учиться за государственный счет. К тому же, окончив ФЗУ, он мог потом поступить в любой технический вуз страны, потому что учеба засчитывалась как рабочий стаж.
* * *
...На экзаменах и зачетах обычно присутствовали преподаватели с других потоков, поэтому наличие незнакомцев никого не смущало.
— Вы могли бы решить задачу иным путем?
— Конечно, но я выбрал самое рациональное решение.
Посчитав, что обрушившиеся дополнительные вопросы связаны с прогулами из-за подработок, Артемий сосредоточился и старательно отвечал. Темы менялись, а его всё продолжали экзаменовать. Только вопросы теперь касались его планов на будущее.
Какие он ставит перед собой цели? Какие технические дисциплины ему наиболее интересны? Как он смотрит на то, чтобы поменять профиль и посвятить свою жизнь иным проблемам?
Наконец его отпустили, сказав, что в скором времени непременно с ним свяжутся...
Артемий терялся в догадках, к чему все это. Почему к его персоне проявляют повышенный интерес? Но, помня наказ тетки не привлекать к себе внимания, не делился с однокурсниками своими сомнениями и лишних вопросов не задавал. Не говорил он об этом и с Аркадием.
На этой сессии их распределили по разным группам, поэтому на занятиях приятели практически не пересекались.
— Послушай... Без свидетелей надо поговорить! — Аркадий отозвал друга в сторону с многозначительным видом, и это обеспокоило Артемия. — Слушай внимательно и не перебивай! У нас на экзаменах присутствует московская профессура. Отбирают талантливых студентов на специальные факультеты. Тебя отметили и хотят предложить перевод в один из московских вузов. Не соглашайся! Постарайся придумать какой-нибудь весомый довод. К примеру, не хочешь менять специальность. Или, мол, сирота и не можешь учиться лишний год. Как секретарь комсомола нашего факультета, я вхожу в отборочную комиссию и знаю, что говорю. Я понимаю: заманчивые перспективы, новейшие разработки и технологии... Но и повышенная секретность. Всех проверяют до двенадцатого колена: откуда родом, кто дед, кто мать, отец... И если ты не пройдешь проверку, то в лучшем случае просто вылетишь из вуза, а в худшем...
Пробивной напористости и предприимчивости Аркадия мог позавидовать любой. Под его руководством курс лучше всех собирал картофель, убирал институтскую территорию или мыл окна в подопечном садике.
И еще Аркадий прикрывал Артемия. Если бы не он, того давно бы отчислили за прогулы. Но Аркадий умел договариваться со старостами, и те ставили Артемию посещения вместо пропусков.
Именно Аркадий брал Артемия в напарники на подработки. И хотя самый тяжелый труд ложился на его крепкие крестьянские плечи, доходы друзья делили пополам.
Кроме того, потрясало упорство, с каким он стремился к цели.
Вернувшись под утро с ночной работы, Артемий в очередной раз застал Аркадия за учебниками. Красные слезящиеся глаза, темные круги красноречиво свидетельствовали, что тот опять не ложился спать, постигая науки, которые другим, окончившим городские школы, давались легче и проще. В сельской школе, где он учился, математику и немецкий вел учитель литературы.
Срок сдачи курсовых работ по сопромату и перевода с немецкого истекал, а у Аркадия, что называется, еще и конь не валялся. В институте с двоечниками не церемонились, неуспевающих безжалостно отчисляли.
Видя несчастное лицо приятеля, Артемий уселся за выполнение курсовика. Потом ему пришлось натаскивать Аркадия по немецкому.
От перевода в московский вуз Артемий категорически отказался.
6.
Как ни странно, про самый знаменательный в их жизни случай ни тот ни другой рассказывать не любили.
Во время геодезической практики шедшая с оборудованием, отчимом и отцом лодка перевернулась на порогах. Оборудование кануло на дно, а отец сильно разбил голову о камень. Если бы не Аркадий, в ледяной воде у него не хватило бы сил дождаться помощи однокурсников.
...Путь к студенческому общежитию пролегал мимо дома обкомовского парторга. Все лето, с ранней весны и до поздней осени, парторг с женой проводили на даче. И его дочка, учившаяся с Артемием и Аркадием на одном курсе, в отсутствие родителей нередко приглашала приятелей к себе домой.
Осень уже настойчиво вытесняла лето. Утренняя сырость проникала под пиджак, и от этого становилось зябко. Было совсем рано, на улицу выползали первые пешеходы.
Дверь парадного открылась, знакомая коренастая фигура выскользнула на улицу и поспешно направилась в сторону общежития.
Поначалу Артемий хотел кинуться вслед и догнать друга, но потом резко притормозил. О своих отношениях с парторговской наследницей Аркадий не говорил ему ни слова.
— Ну и гусь! Предложение сделал одной, а спит с другой!
В душе шевельнулась неприязнь. Он представил растерянное лицо их подруги и загрустил: ему почему-то всегда казалось, что она всерьез влюблена в Аркадия. А ведь ради одной ее улыбки Артемий мог пожертвовать собой...
Светлые вьющиеся волосы струились по плечам. Зеленые с поволокою глаза смотрели в душу и, казалось, ясно видели, что там творится. При виде застывшего в восхищении Артемия девушка улыбнулась и скользящей походкой направилась к нему. Он же так растерялся от проявленного внимания, что поначалу не мог взять в толк, о чем она его спрашивает.
Так завязалось их знакомство. Оказалось, девушка учится в том же вузе, но специальность и факультет другие.
В ту ночь он долго не мог заснуть, сердце подсказывало: это его судьба взглянула на него зеленым, кошачьим глазом.
Они стали встречаться, и он уже строил планы будущей совместной жизни, как вдруг выяснилось, что за ней так же ухаживает Аркадий.
Однажды Артемий пригласил ее в кино. Девушка выглядела серьезной, не шутила, не насмешничала и оценивающе поглядывала на своего кавалера. Им обоим понравилась комедия, и в хорошем настроении, вспоминая эпизоды из уведенного фильма, они двигались по направлению к ее дому. Но веселость зеленоглазой красавицы выглядела наигранной, что-то явно ее тревожило.
На прощание Артемий попытался чмокнуть девушку в щеку, но она отстранилась и, опустив глаза, призналась: ей сделали предложение руки и сердца и теперь она думает, как ей быть... А насладившись реакцией Артемия, весело захохотала, крикнула, что это шутка, и, довольная, скрылась в подъезде своего дома...
Геодезическая практика выдалась тяжелой. Неожиданно рано похолодало. Съемку местности под строительство деревообрабатывающего завода пришлось выполнять в максимально короткий срок. Начались дожди, развезло дороги, и ответственный за практику Аркадий принял решение спуститься вниз по реке на лодках.
Местные старожилы советовали не рисковать: рыбаки считали эту часть реки проклятой. Артемий и однокурсники уговаривали Аркадия пойти пешком по берегу, но Аркадий к их мнению не прислушался и настаивал на своем.
Накануне практики его приняли в кандидаты в КПСС и пообещали: если съемка будет проведена вовремя и успешно, то геодезическую практику ему зачтут как испытательный срок для приема в партию.
В последнее время Артемий с Аркадием отдалились друг от друга. Если Артемий по-прежнему грыз гранит науки и не вылезал из библиотек, то приоритеты его приятеля заметно изменились. Поняв, что общественная карьера — это верный способ достичь множества целей, в том числе и личных, Аркадий из кожи вон лез, стараясь везде зарекомендовать себя с лучшей стороны.
Утро выдалось холодным. Над водой висел туман. Аркадий сказал, что, когда они подойдут к порогам, туман рассеется. Мол, он сибиряк и не раз встречался с подобными трудностями. Он с самого подъема был чем-то раздражен, все время ворчал и даже покрикивал на товарищей.
Приближались пороги, но Аркадий не успокаивался, и это тревожило Артемия.
— Да остынь наконец! Чем командовать, лучше смотри вперед. Ты совсем помешался на руководстве.
— Не тебе мне указывать, попович! Благодари своего Бога, что я молчу...
Как раз в эту минуту лодку вынесло на пороги. Раздраженный Аркадий не удержал весло, оно выскочило из уключины и ударило Артемия.
Падая, Артемий сильно ударился головой о камень и сразу ушел под воду. Она была обжигающе холодной. Не хватало воздуха, в глазах поплыли красно-коричневые круги...
Чьи-то сильные руки вытолкнули его из воды и держали, пока не подоспела помощь.
Представляя эту картину, Варя будто сама ощущала, как в ледяной воде судорогой сводит ноги, а набухшая, ставшая тяжелой одежда камнем тянет на дно.
Она словно воочию видела в воде отца, быстро слабеющего от потери крови, и то, как Аркадий не раздумывая прыгает за другом в ледяную воду. И от восхищения мужеством Аркадия у нее перехватывало дыхание.
А вот приезжавшая к ним погостить бабушка восторгов по поводу Аркадия не разделяла и даже как будто сомневалась в его подвиге. Оба плыли в лодке в уме и здравии, и с чего бы вдруг зять оказался в ледяной воде?
7.
...На ночную погрузку вагонов с продовольствием для северных лагерей Артемия устроил пробивной Аркадий. Работа особая: кого ни попадя не берут и прилично платят.
Ноги подгибались, рубаха пропиталась влагой, по спине обильно струился пот. Артемий еще недостаточно окреп после недавней пневмонии и, наверное, упал бы под тяжестью очередного мешка, если бы Аркадий, подскочив к нему, не подставил плечо...
— Да смотри ты под ноги! Ишь, зазевался, гнида! Если уронишь и порвешь мешок, заплатишь мне за него по полной!
Даже не оборачиваясь, он сразу узнал ненавистный голос. Тот принадлежал мордатому комиссару, который арестовал его отца. А ведь Артемий поначалу не заметил белобрысого среди тех, кто командовал погрузкой.
Захлестнула ненависть, он с трудом сдержался, чтобы не выдать себя. Не отвечая на злобный окрик, занес мешок по настилу в вагон и, стараясь не показать охватившего его волнения, отправился за новым.
— Заканчиваем погрузку! Поторопитесь! А ты, малый, ну-ка, поди сюда! Ты-то, вижу, из нашенских — сознательный, активный, вроде за вожака...
Краем глаза Артемий увидел: белобрысый подозвал Аркадия и стал о чем-то его расспрашивать.
— Слушай, малый! Твой напарник случаем не Артемий Преображенский? И откуда он родом, не из Сибири?
— Вы ошиблись. Его зовут Андрей, он откуда-то из-под Челябы.
— Вот как? Сдается мне, ты баланду травишь. Чуйкой чую, это он! Один в один младший сынок покойного настоятеля в нашем центральном городском храме. Больно рожи у них породистые, ни с кем не перепутаешь. Узкие, лобастые. Да и не похож он ни на заводского, ни на деревенского... Ты вот, сразу видно, привычен к физическому труду, а этот сучонок из последних силенок мешки таскает. Я папашу его арестовывал и препровождал в тюрьму. Самого настоятеля и старших поповичей расстреляли, а вот младшему удалось скрыться. Справку выдали — мол, сдох от тифа. Не поверил тогда и до сих пор не верю!.. Ну, бывай! Времени у меня в обрез, наш состав через несколько минут отходит. А ты бы поинтересовался на досуге своим дружком, навел справки. Искренне советую!
Прозвучал пронзительный сигнал к отходу поезда. Издали Артемий видел: мордатый махнул рукой и вскочил на подножку тронувшегося, выпускающего пар состава.
Мысленно поблагодарил Бога, с облегчением выдохнул — пронесло.
— Что, поджилки трясутся, Артемий Преображенский? Не боись, я тебя не выдам! — Аркадий разухабисто хохотнул в лицо мгновенно побледневшему Артемию. — Ну, признавайся, рохля, ты и впрямь попович?
Но тот окинул Аркадия ледяным взглядом и, не торопясь, стал стягивать рабочую одежду.
— Не говори глупостей! Какой я тебе Артемий? Собирайся, пора домой.
Из того немногого, что Варя знала об отце, ей особенно нравились истории из его студенческой жизни.
Например, как после долгих ухищрений и немыслимой экономии молодые люди купили в складчину на двоих модный двубортный шевиотовый костюм и желтые кожаные ботинки со скрипом. Их носили по очереди, на выход, в надежде произвести впечатление на девушек.
Варя покатывалась от смеха: тощий, длинный, как обглоданная кость, отец и не достающий до его плеча, полноватый в талии отчим ни по конституции, ни по росту не совпадали. И нога у отца была на размер больше. Поэтому ему приходилось поджимать пальцы, а отчиму — подворачивать штаны.
...Кто из них раньше отправится в обновах на свидание, решали жребием из двух спичек. Кто вытянет длинную, тот и будет первым.
Сначала тянул Артемий. И проиграл! От разочарования на глаза навернулись слезы. Оставалось вздыхать и терпеливо ждать своего часа.
Похохатывающий Аркадий удалился с видом победителя. Его бесхитростному приятелю и в голову не могло прийти, что обе спички Аркадий предусмотрительно укоротил.
Заполненная ожиданием, невыносимо долго тянувшаяся неделя все-таки подошла к концу, и Артемий при полном параде отправился на свидание. Ботинки жали, великоватый в плечах пиджак все время куда-то съезжал, но Артемию казалось, что он просто неотразим. Встречные девушки улыбались, прохожие смотрели вслед.
При виде тоненькой фигуры в развевающемся на ветру платье сладко заныло сердце. Чрезвычайно гордый собой, Артемий, расправив плечи, ускорил шаг.
Резвые бесенята скакали в зеленых с поволокою глазах. Звонкие льдинки смеха заставили прохожих замедлить шаг и повернуть головы.
Изумленный, совершенно не понимающий, чем же вызван приступ этой неожиданной веселости, Артемий растерялся. Но на него тут же посыпались комплименты, и он оттаял. Девушка оглядывала кавалера со всех сторон, восхищалась его костюмом, сочувственно интересовалась, не жмут ли ему ботинки...
И тут до Артемия дошло: их с Аркадием водят за нос — они встречаются с одной девушкой.
8.
Вскоре вслед за Вариным отцом умерла жена отчима. Объединенные общим горем — разлукой со своими половинами, Аркадий и мать много времени проводили вместе. Часто ходили на выставки и в кино, посещали театр, ездили за город.
Варя с неудовольствием отмечала: они могли бы составить весьма неплохую пару. Это мысль вызывала в душе протест; как ни трудно было себе признаться, Варя ревновала мать.
При отце стоящий в гостиной широкий овальный стол накрывался к приезду Вари старинной белой скатертью. За беседами-разговорами здесь просиживали часами.
Непременно принаряжались, поправляли прически и макияж. Только Варе позволялись некоторые вольности по приезде — встав с постели в пижаме или ночной рубашке, покапризничать и потребовать вкусненького к чашке утреннего чая...
Сероглазый, поджарый, всегда вытянутый в струнку отец к столу никогда без рубашки не выходил и держал расстегнутой единственную пуговицу на вороте. Ел неторопливо и деликатно, ловко пользуясь обеденными приборами. Говорил мало, но его речь — яркую, образную, насыщенную необычными сравнениями — все слушали с неподдельным интересом.
Отчим, невысокий, плотный, темноволосый, вихрастый, с хитрыми маслинами глубоко посаженных глаз, нарочно игнорировал принятые в их семье обычаи. Он бесцеремонно расхаживал по дому с голой грудью или в старой, утратившей форму майке, прозванной в народе «алкоголичкой», в линялых, растянутых на коленях спортивных брюках.
Природная склонность к полноте вкупе с любовью к обильной и жирной пище с годами сделали свое дело. Круглое брюшко отчима колыхалось при ходьбе и выкатывалось вперед, как футбольный мяч.
Не переодевшись, мимоходом ополоснув после садовой работы руки, он тотчас спешил к столу и с размаху плюхался в отцовское кресло. Ел шумно, торопливо, причмокивая, чай из кружки тянул с присвистом и звенел ложкой, размешивая сахар. Говорил без умолку, с набитым ртом. Громко смеялся, несколько скабрезно шутил и, стараясь показать себя докой в литературе, постоянно кого-нибудь цитировал. Чтобы иметь успех у девушек и в интеллигентном обществе, он в юности специально заучивал стихотворения и запоминал афоризмы знаменитых писателей и философов.
В отличие от отца, сдержанного на комплименты, отчим подчеркнуто и даже льстиво хвалил мать за любую стряпню, громогласно твердил, что таких красавиц свет не видывал и вряд ли еще увидит, не стесняясь окружающих, обнимал ее, тискал и чмокал в щеку. Мать счастливо рдела от его слов, ворковала, и самые лакомые кусочки тотчас же оказывались у отчима в тарелке.
Все это безумно сердило и раздражало Варю.
Белую скатерть в конце концов заменила клеенка с розочками, на место фирменных платяных салфеток пришли самодельные, нарванные из старых простынь.
Раньше за столом всегда обсуждались только интересующие семью события. Говорили о книгах, литературе, кино, театре. Варя подробно рассказывала о спектаклях, о концертах, которые ей посчастливилось посмотреть. Политических тем старались не касаться.
Перестройка жестоким смерчем смела прежние традиции и устои. Перемены в державе живо интересовали и отчима, и мать. Вместе они без разбору смотрели политические программы, дружно выписывали журналы и спорили до хрипоты, иногда даже до ссор. Но в одном сходились: порядка стало намного меньше и такого руководителя, как компартия, стране еще следует поискать.
Варя их взглядов откровенно не разделяла и ловила себя на том, что под любым предлогом увиливает от посиделок.
В этот раз обсуждали тему хищений на комбинате. Отчим кипел и негодовал:
— Ничего ценного, ничего святого! При советской власти такого просто не могло быть. Партия подобного расхитителям не прощала!
Варя хмыкнула. Фигурантов дела она хорошо знала по рассказам отца. Они всегда значились его соавторами и нередко пытались оспаривать полученные им премии.
— Так вот эти, которых сегодня судят, — бездари, прикрывавшиеся партбилетами. Что у них святого? Уж точно не ваша партия! Она им, как видите, не честь, не совесть и не указ. Они, оказалось, готовы ее продать за сравнительно небольшие деньги. И не Бог! Чего им его бояться?
Отчим вспылил и неожиданно прицепился к Варе:
— Как ты к партии относишься, мне понятно. Ну тогда скажи, а вот лично ты в Бога веришь?
— Я к религии отношусь исключительно как признанный всеми классик. Если бы ее не было, ее следовало бы придумать. Я считаю, у каждого человека свой Бог в душе и своя дорога к храму...
— Кто бы сомневался! По-другому и не могло быть... Яблоко от яблони...
Отчим неожиданно громко втянул воздух, губы его дрогнули, а глаза подернулись пеленой. Выскочил на кухню, шумно пил воду из-под крана, громко сморкался и сопел.
Как бы там ни было, Варя отчима уважала, отдавая должное его упорству и уму. Буйное Варино воображение рисовало картины из его нелегкой жизни.
Утро, рассвет еще даже не занялся, жуткий мороз, пробирающий до костей. Стараясь не шуметь, пятнадцатилетний подросток тихо слезает с полатей. Стоптанные валенки, ношеный зипун, облезлый треух, в вещевом мешке небольшой кусок сала и припрятанная заранее буханка хлеба. Сонная тишина дома оглашается богатырским храпом его отца, лучшего кузнеца окрестных деревень и сел.
Манят призывно за порог звезды, и подросток, как тень, выскальзывает за дверь. Если отец догадается о его намерениях, обломает об него не одну палку.
На окраине села ждет обоз, направляющийся в столицу. Сильный мороз превращает в жемчуг выкатывающиеся из глаз непрошеные слезы. Шмыгая носом и смахивая их рукой, паренек отвешивает поклон дому, не сомневаясь, что прощается с ним навсегда.
Долгий тяжелый путь. Обоз наконец-таки добирается до столицы, но та не спешит распахнуть объятия незваным гостям...
Словом, воображать, с какими трудностями столкнулись в жизни отец и отчим, Варя была большой мастак. Живя в общежитии, вдалеке от родных, она хорошо представляла отцовское и отчимово студенческое житье-бытье. И конечно, у нее вызывало уважение то, что полуграмотный юноша сумел, вопреки всему, получить образование и занять солидный пост на одном из крупнейших металлургических комбинатов мира.
Все бы ничего, Варя даже радовалась за мать: не одна, рядом с человеком, который ее любит... Но задевала и раздражала нарочитая, подчеркнутая благодарность матери к своему избраннику за любой знак внимания с его стороны. Варе помнились нескончаемые издевки по поводу каждого подарка отца:
— Никакой фантазии! Одно и то же! Мог придумать хоть что-нибудь новое! Поучись, простой деревенский парень обскакал тебя, интеллигента, по всем статьям!
Где, когда и при каких обстоятельствах между отцом и матерью пробежала кошка, точно никто не знал. Бабушка, никогда не одобрявшая придирок дочери к своему мужу, полагала, что виной всему несостоявшаяся отцовская командировка в Индию. Для отца это был период творческого расцвета, тогда и ему, и матери, и отчиму исполнилось по пятьдесят.
В арсенале отца имелся десяток крупных изобретений. Но все знали, что при желании из него бы вышел отличнейший агроном.
Все свободное время отец отдавал саду. Груши, яблони, крупная, как черешня, вишня, абрикосы, малина... И еще ему несказанно нравилось разводить цветы. Книги и пособия по садоводству и цветоводству, всевозможные семена и саженцы покупались в магазинах, на рынке, в питомниках, выписывались по почте.
Работы в саду начинались как только сходил снег, и заканчивались когда снеговой ковер толстым слоем устилал землю. На смену крокусам, тюльпанам и гиацинтам приходили пионы и львиный зев. Расцветали ранние георгины. Их сменяли гладиолусы и так называемые золотые шары.
Под цветы отводились лучшие солнечные места. Посреди сада, вдоль протоптанной дорожки, и перед домом располагались участки для редких и необычных роз. Прохожие заглядывали через забор, соседи приходили полюбоваться, обращались с просьбами нарезать букет. Слава об отцовских розах гремела по всей округе.
Прутик, посаженный отцом сразу после Вариного рождения, вымахал в мощную и раскидистую яблоню. Переставшее со временем плодоносить дерево отец спиливать не стал. Яблоня с причудливым рисунком ствола и ветвей была неотъемлемой живописной частью сада.
В общей комнате, у окна, под которым царила яблоня, располагался старинный письменный стол, приобретенный отцом по случаю в комиссионном магазине. За этим столом Варя готовилась к урокам, вечерами по очереди за ним работали отец и мать. Отец говорил, что стол напоминает ему детство, и очень дорожил им.
Варе нравилось смотреть в окно на яблоню. Она считала, что у дерева есть душа, и делилась с ним сокровенным, как с близким другом. Вместе с яблоней она осваивала таблицу умножения, решала алгебраические уравнения и геометрические задачи и писала сочинения о смысле жизни.
Весной яблоня покрывалась цветом, но потом, обессилев, сбрасывала наряд, серебристо-белым саваном устилая свое подножие.
Когда осенью на ветвях наливалось несколько крупных яблок, и отец, и Варя несказанно радовались этому скудному урожаю. Ветку с яблоком дерево протягивало в окно: дескать, смотрите, ликуйте — есть еще порох в пороховницах!
Живя вдали от дома, Варя тосковала по своему саду. Сразу после приезда бежала туда. Прыгала по дорожкам, гоняла в колодце эхо и шепталась с вишневым деревом.
Теперь сад был другим, будто состарился и сдал, но некоторые изменения были к лучшему.
Что и говорить, хозяином отчим был отменным. Видно, с молоком матери впитал страсть к крестьянской работе и любовь к земле. Всюду царил несвойственный отцу порядок. Грабли, лопаты, прочий садовый инвентарь — все находилось в строго определенных местах. Рассортированные гвозди, шурупы и саморезы хранились в специальных баночках и коробочках, рабочие инструменты — на сделанных отчимом деревянных полках.
9.
— Что случилось? Тебя обидели?
Но мать словно воды в рот набрала.
Посередине круглого орехового стола в тонкой, хрупкой хрустальной вазочке покоился ненавистный перстень.
Вот ведь, собственно, из-за чего сыр-бор! Отчим подробно изложил обстоятельства произошедшей ссоры. Сын с невесткой пригласили стариков в гости. Отправляясь к ним, мать обычно снимала перстень и укладывала его в вазочку. А в этот раз, взбудораженная внезапным приездом дочери, забыла.
За столом весь сыновний семейный клан не сводил со злополучной побрякушки глаз. Ну а после обеда внучка Даша закатила отчиму скандал, потому что бабушка обещала передать ей перстень по наследству.
От подавленного, потерянного вида матери больно щемило сердце.
— Мама, да отдай ты им этот дурацкий перстень! Если он должен принадлежать внучке, значит — внучке. Но на кой ляд вы его дарили?
— Я об этом и говорю. Собирайся и отнеси свой перстень... — Голос матери звучал глухо.
— Да послушайте же меня! Послушайте! Мало ли что мой сын или внучка скажут! Я его сам жене дарил, сам решу, как им лучше распорядиться! Перстень останется у вас в семье. Я умру, будет обо мне память. Перейдет Вареньке, ее дочерям, внукам... И не он один. Посмотрите, что я принес! И индийские безделицы все ваши! Я хочу, чтобы они тоже у вас остались. В семье сына никто ничего не ценит!..
О работе в Индии отчим говорил с упоением, часами. Воды Ганга спускались с небес на землю. И не женщины, а мужчины-прачки полоскали белье, зайдя по колено в воду. Луноликие пери в воздушных сари услаждали сахиба искусством танца. Бессловесные кули таскали мешки с продуктами из местных лавок и смотрели господину в рот, стараясь предвосхитить и исполнить любую его прихоть.
Голос отчима при этом делался властным и утрачивал свою сладость. Сам он будто бы становился выше, плечи распрямлялись, глаза блестели. Не деревенский парень, сын кузнеца, а высокородный патриций, сахиб, повелитель судеб вставал перед вами.
Кстати сказать, и на комбинате отчима оценивали по-разному. Одни — как крепкого, жесткого производственника, который всегда получает желаемый результат. Другие — как деспотичного, властного и недалекого самодура, сделавшего свою потрясающую карьеру явно не без помощи тестя-обкомовца.
А еще поговаривали, что отчим перешел дорогу Вариному отцу. Но сам отец решительно пресекал подобные разговоры.
Варе очень нравились индийские вещицы — те, что отчим с нарочитой небрежностью именовал безделицами.
Многорукие Вишну из желтоватой слоновой кости поражали экзотичностью и качеством обработки. Вырезанные из красного дерева слоны, инкрустированные панно с танцовщицами завораживали. Но особое восхищение у всех вызывал монах — мастерски выполненная скульптура из красного дерева, высотой около семидесяти сантиметров.
В рваном рубище, босой, с выпирающим, как у отчима, животом-арбузом, он простирал руки к солнцу и, улыбаясь беззубым ртом, казалось, лучился счастьем.
— Я хочу, чтобы перстень и все безделицы стали частью твоего дома, Варенька. Я умру, и тогда этот брахман будет за меня вымаливать тебе место под солнцем и отмаливать и мои, и твои грехи.
От таких разговоров Варя испытывала смятение: сильный, умный, властный и такой непростой мужик становился слезливо-сентиментальным.
Мать расставила заморские ценности в гостиной, но посмеивалась, что это их временное хранилище.
Вскоре выяснилось: чтобы поддержать внучку, отчим освободил квартиру и сдал ее внаем.
Живя в столице, Варя постоянно перезванивалась и переписывалась с друзьями детства, а приезжая к родителям, непременно встречалась с ними. Они тоже, то и дело бывая по делам в столице, рассказывали последние новости.
— Ходят слухи, твой отчим продает дом и присматривает большую квартиру в центре.
Неожиданное известие неприятно ошеломило Варю. Как же так?! Для чего? Зачем вдруг на старости лет сниматься с насиженного места? Обустроенное и вполне удобное жилье сменить на новостройку... Да многие всю жизнь мечтают о таком доме! Газ, вода, канализация, гаражи, хозяйственные постройки, теплицы, сад...
Трудно ухаживать, не хватает средств? Но ведь не нуждаются, не все же свои деньги отчим отдает на содержание внучки Даши. Да и Варя помогает старикам: каждый месяц в один и тот же день отправляет почтовые переводы на имя отчима. Матери с ее больными ногами трудно ходить на почту...
— Понимаешь, мамочке станет легче! — оправдывался отчим. — За квартирой следить — не то, что за домом. Ты, как ясный месяц, приедешь, чуток побудешь — и поминай как звали! А я старею, силенки-то убывают...
— Мама, я не понимаю! Для чего вам нужно продавать дом? Вы сдаете квартиру, я присылаю деньги! Средств у вас достаточно, чтобы раз в неделю кто-нибудь пришел и помог его убрать...
— Да о чем ты, дочка! Какие деньги? Я уж позабыла, когда держала их в руках.
То, что у матери нет никаких собственных, даже карманных, средств, вызвало у Вари недоумение и досаду.
— Варенька, ну что ты сердишься, зачем ей деньги? Мамочка никуда не ходит. Все, что нужно, я покупаю сам. Жизнь дорожает. И мы, естественно, вынуждены экономить.
Варя с грустью думала: слепой говорит с глухим. Отчим, казалось, ее не слышал...
Перемен к лучшему Варя больше не отмечала. Ей все меньше и меньше нравился материн настрой. Всегда красившая ее таинственная улыбка сошла с постаревшего лица. Некогда звучный и глубокий голос утратил силу, зеленые глаза потухли и уже не полыхали кошачьим светом.
Никаких больше дифирамбов отчиму, холод и равнодушие в каждом взгляде. Ни макияжа, ни нарядов — один и тот же старенький, но опрятный шелковый халат при встречах. И казалось, тело матери постепенно, клеточку за клеточкой, заполняют апатия и отрешенность.
Отчим тоже в последнее время сдал. Былая властность сменилась угодливой суетливостью, а в его общении с родственниками так и сквозила подобострастная зависимость.
Варя списывала все на возраст: ничего не попишешь, старость берет свое. И даже пыталась встать на его защиту.
Реплика матери умерила ее пыл:
— В старости отчетливее проявляется человеческая сущность.
Варя попыталась разговорить мать, выяснить, откуда и почему возникло между стариками такое упрямое охлаждение.
— Глупая ты и наивная... Неужто не понимаешь? Для своих старается, готов расшибиться для них в лепешку. Он же гол как сокол! Не дай бог, что со мной случится — любящие родственнички выкинут его на улицу. И кто знает, как ты тогда поступишь. Вдруг дом продашь, ведь это твое наследство! Он же, прежде чем на мне жениться, все, что имел, сыну с невесткой отписал: сад, гараж, машину... Дарственную на квартиру — внучке. Верно, думал: не ровен час, раньше меня помрет и тогда нам с тобой большая часть его состояния достанется. Сын с невесткой его подзуживают продать наш дом. Купим квартиру — будет общая собственность на двоих в браке. Если что, они законные наследники. А сейчас этот дом только мне принадлежит...
Мать помолчала.
— Выбирала сама и, как видишь, выбрала. Так и буду доживать свой век. Говорили, а я не верила... Что поделаешь, такая у него сущность — всегда и во всем искать выгоду. Был бы жив Андрей, о многом бы его спросила. Думала всю жизнь одно, а вон как вышло. Если доведется, спрошу его на том свете... И не уговаривай меня перебраться в твои хоромы — не поеду. Да к тому же, как ни крути, он мне муж законный, никому не нужен, немолод и нездоров...
Денежными и хозяйственными делами теперь всецело заправлял отчим. Мать замкнулась, углубилась в себя, жизнь в ней как-то резко пошла на убыль. Прижимала к груди пекинеса Джоню, часами рассматривала фотографии в альбоме. Вертела в руках коробочку с аметистовыми украшениями. Перстень в вазочке убрала в сервант и больше к нему не прикасалась.
Из сада тоже уходила жизненная сила. Яблони и ягодные кусты чахли, зелень жухла. Сквозь трещины в бетонированных дорожках на свет настойчиво выползали сорняки. На местах отцовских розариев отчим высаживал картофель.
В первое утро нового года Варе сообщили, что матери стало плохо. Ближайшим авиарейсом Варя отправилась к старикам. То, что дни матери сочтены, сомнений не вызывало. Подавляя слезы и стараясь заглушить боль, Варя взяла на себя роль сиделки.
Отчим каждый день исчезал из дома под предлогом, что надо навестить родных. Варя даже радовалась его уходам: ей казалось, его присутствие мешает совершаться таинству перехода от жизни к смерти.
Неожиданно, вытирая пыль во время уборки, она обнаружила отсутствие заморских диковин.
Исчезли инкрустированные панно. Многорукие Вишну больше не притягивали взгляд. Слоны из красного дерева не попирали ногами землю. И только один брахман по-прежнему обращался к небу.
10.
После похорон в доме толпились люди, приходили и уходили, и Варе никак не удавалось побыть одной. Не притрагиваясь к еде, пекинес Джоня безучастно лежал у тахты, где раньше спала его хозяйка. И Варя с грустью подумала, что в ближайшее время ее ожидает еще одна утрата.
— Вот и мать отправилась за твоим отцом. Что ж, и ей есть в чем каяться и за что просить прощения...
Бывшие приятели и однокурсники отца смотрели на Варю с грустью:
— До чего талантлив был твой папа, Варенька! Очень непростой человек, со стержнем. Но почему-то позволял себя обходить Аркадию. Многие, в том числе и твоя мать, думали: голова — Аркадий! А на деле инженерный гений был твой отец. Все изобретения, совместные с Аркадием, — его, Андрея. Но вот чего у Аркадия не отнять — так это нюха на все талантливое и значимое, напора, недюжинной пробивной силы...
— Странная их связывала дружба. Как будто Андрей по жизни Аркадию был обязан. И еще Аркадий отцу твоему какой-то давней историей грозил. В общем, была в их отношениях червоточина...
— Когда отбирали специалистов в Индию, поначалу даже не поняли, что же произошло. Почему вдруг вместо Андрея в Индию улетел Аркадий? На всех комбинатах внедряли Андреевы разработки... Потом слух прошел, что он вовсе и не Андрей, что его отец — не фабричный мастер, а расстрелянный священник. Но вот с чьей подачи стали вдруг под него копать, это мы вряд ли когда-нибудь узнаем... Сильно, Варенька, он тебя и твою маму берег. Будет время, Аркадия расспроси — может, все-таки он кое-что знает... Он, помнится, возле Андреева гроба у какого-то Артемия прощения просил. Все подумали: не в себе, друга потерял, от горя оговорился...
— Ох, мать бедовая у тебя была, огонь! Что и говорить, цену себе знала. И не только Аркадий и твой отец — сколько мужиков, да еще каких, за ней ухлестывали! А уж твоим отцу и отчиму она голову на всю жизнь вскружила. Ох и насмехалась, и издевалась она над ними! Аркадию сказала, что предпочла твоего отца. А отцу твоему — что, конечно же, выбирает Аркадия. Многие считали, что она в Аркадия влюблена, а она возьми и выскочи за Андрея! И Андрей от нее совсем голову потерял, считал: без нее ему нет жизни...
— Так никто и не понял, что они на Зее не поделили. Что и говорить, Аркадий Андрея, конечно, спас. Вот только кто знает, что между ними произошло? Двое их тогда было в лодке. Андрей как-то обмолвился, мол, ссорились, зазевались — вылетели на пороги, борт качнуло, Аркадий случайно его толкнул... Да они постоянно ссорились из-за твоей мамы! Но Андрей говорил, если бы не Аркадий, еще неизвестно, удалось бы ему выжить...
— А потом на Аркадия стала вешаться дочь обкомовского парторга. Это она только с виду квашня квашней, хватка у нее бульдожья! И сыночек, и внучка пошли в нее. Это на производстве Аркадий большой начальник, а дома перед ними на цырлах всегда ходил. Дочка эта выгоду свою поняла сразу. Обольщала Аркадия изо всех сил, шантажировала, на испуг брала. Мол, если на ней не женится, из института вылетит и вся карьера на свалку. Ну, Аркадий парень не промах. Смекнул: любовь любовью, а с такой женой не пропадешь. И квартиру, и рост карьерный ее папаша им быстренько обеспечит!..
— Дело уже шло к свадьбе, но Аркадий все не решался маме твоей об этом сказать. А потом этот случай... Аркадий тогда все представил так, будто твой отец от несчастной любви сиганул в реку, а он ради друга любовью своей пожертвовал. Вот и мать твоя так считала... Вас ведь, женщин, не разберешь. Может, это и льстило ей... Ты ни маму, ни Аркадия не суди. Он по-своему маму твою любил. И на свадьбе Андрея от невесты глаз отвести не мог, пил потом по-черному. Было время, даже пытался уговорить твою маму подать на развод. К тому времени уже ты родилась, а сынишка Аркадия собирался в школу...
— А потом — война! Дипломы получили досрочно, и все на фронт. Андрей с Аркадием могли больше никогда и не увидеться. Но судьба их снова свела. Получили, независимо друг от друга, назначение на комбинат — поднимать и развивать черную металлургию. Встретились, обустроились, стали подтягивать сюда кадры. Вот мы, бывшие однокурсники, и очутились здесь...
На девятый день собрались родственники и знакомые. Предавались воспоминаниям, поминали усопшую добрым словом. Суетящийся вокруг родни отчим выглядел озабоченным, расстроенным и пришибленным. Семенил за Варей по пятам, постоянно топтался рядом и явно намеревался о чем-то ее спросить.
Наконец, улучив момент, приблизился к ней вплотную, сглотнул слюну. Раздался подобострастный, горячий шепот:
— Варенька, у меня вопрос щекотливой важности... Отнесись с пониманием к моей стариковской просьбе! Ты продай мне перстень, а? Прикинь сама, ты же знаешь, он стоит немалых денег. Я же не прошу просто так отдать, а хочу купить его. Заплачу сколько скажешь, за ценой не постою! Ну так как?
— Я не ювелирный магазин и драгоценностями не торгую! И кольцо мне еще по наследству не принадлежит!
— Я к тебе со всей деликатностью, а ты грубишь.
Варя от усталости не чуяла под собой ног. И готовить, и накрывать на стол, и менять приборы пришлось самой: помощи никто так и не предложил. Родственники деловито поглощали приготовленную еду.
Перстень лежал в серванте на видном месте, внучка Даша не сводила с него глаз. От Вариной усмешки она побагровела, поперхнулась, закашлялась и пулей вылетела в прихожую.
Наблюдавший за ними отчим, опрокинув стул, кинулся за ней вдогонку. Сквозь закрытую дверь с крыльца, заглушая подобострастное стариковское воркование, доносились сердитые внучкины вскрики.
Когда гости засобирались домой, Варя остановила Дашу. Попросила протянуть руку и вложила в нее ненавистный перстень. Сжала Дашину ладонь с такой силой, что внучка взвизгнула и заверещала.
Следующий день прошел в бесконечных хлопотах: кладбище, паспортный стол, нотариус... Возбужденный гомон пассажиров в маршрутке, переполненной в час пик, вывел Варю из полусна.
Вдоль по спуску, по направлению к дому внучки, бодро семенил отчим. Из-под мышки у него торчал брахман, простирающий руки к солнцу.
Примечание.
Текст воспроизводится в качестве авторского
блога и не нарушает ничьих издательских прав.