Верю в свою Родину.
Но меня не покидает горькое ощущение вдруг вспомнившейся обиды.
У этой обиды почти детский вкус и детская обострённость, которая, знаете, иной раз не даёт покоя целую жизнь.
Это чувство я испытал впервые в марте 96-го.
Мы выезжали из Ханкалы в Грозный и сидели в кузове открытого грузовика.
Ханкала была тогда военной базой федералов под Грозным. Многие московские журналисты так и сидели там безвылазно, но с нами решилась поехать в страшный город одна московская корреспондентка со своим оператором.Они были с телеканала, который освещал нас как мародёров и живодёров.
Они долго размещались посреди кузова.
Город простреливался насквозь, и журналистке было страшно выезжать из Ханкалы.
Но поразительным образом её страх оказался слабее её брезгливости. Она насмешливо разглядывала нас. Её словно бы поместили между животных. Она смотрела на животных.
Она приехала только что и ещё несла запахи столицы. Это мучило моё обоняние. Только тогда я вдруг понял, что мы – люди в камуфляже – друг для друга не пахнем, а для неё пахнем. Так же резко, как она для нас, только хуже.
«Глупые дети, – говорил весь её вид, – куда вас занесло? Неужели вы не понимаете, что ваше государство преступно?»
С тех пор прошло 23 года. И вот он вернулся – этот запах, этот взгляд, эта брезгливость.
Что мы видим вокруг.
России поднесли зеркало – и она ужаснулась.
Она ужаснулась вся, но по-разному.
Одни ужаснулись творящемуся злодейству. Другие ужаснулись ликующему предательству.
Как славно быть добрым.
Но люди!
Это ваша страна.
Вы ещё не оставили её.
Это ваша армия.
Она существует на ваши налоги, и вы ещё не бросили свою работу.
И, наконец, это ваши дети.
Братья, отцы, соседи, сограждане.
Умейте нести за всё это ответственность.
Что вы бросили себе это под ноги, маловеры.
Есть те, что озабочены исключительно своим реноме, которое теперь выдается за совесть.
Есть, верю, имеющие совесть, и даже измученные ей – но болеющие сегодня только о ней, когда надо болеть о другом.
О согражданах, которые ночуют на земле, в броне, под броней – на той стороне земли, на иной стороне бытия.
Внутри необъятной смерти, в ее животе.
Они едва спят уже которые сутки, им снится Родина.
И в этой Родине – вы, не замолвившие о них ни слова. Отрекшиеся от них сразу, тут же, немедленно, скоротечно, поспешно, прилежно, старательно.
Это люди там – моя родня.
У них нет голоса, они даже не могут вскрикнуть, чтоб вы услышали.
Но это счастье и соль моей земли.
А вы – кто вы сегодня?
С вашим городским запахом, с вашим взглядом сквозь них?
Я не знаю вам имени.
Подписывайте скорей ваши письма, меняйте аватарки, выстраивайтесь на очередь в свой рай.
Они пока там, в аду.
Вас раздражают эти тысячу раз повторенные слова про «восемь лет».
Ну что, меня тоже раздражают – особенно повторенные в устах тех, кто мог бы в эти восемь лет туда хоть раз явиться, но так и не явился.
Не меньше вас меня раздражают московские аналитики и сетевые стратеги, вновь двигающие полки и дивизии, отдающие приказы о наступлении и особенно вот эти, которые: «Пленных не брать! Никаких переговоров!»
Но я всё равно не пойму, почему главный вопрос для вас сегодня «Как же мы будем жить?» – с ударением на «мы».
Хотя главный вопрос иной: как они там сейчас, будут ли они живы завтра – наши дети.
Зачем вы плюнули в них раньше, чем вас кто-то попросил об этом?
Да, у нас есть объяснения, оправдания.
Ведь этих детей – их послал дурной, тёмный человек. Кто же любит быть на стороне темноты?
И вот вы, морщась от запаха, говорите.
«Пусть эти дети как-нибудь выберутся, пусть там всё само по себе рассосётся: мы их туда не отправляли, и мы хотим их вернуть. Я против войны».
Знаете, и я.
Я хотел бы остановить войну сегодня, сейчас же, в сей миг.
И застыть на этой точке.
Иначе этот урок не будет выучен.
Иначе он забудется и рассосётся.
И мы опять вернёмся в этот мир, который царил ещё позавчера.
В мир людей, которые в любой миг сдадут конкретно тебя – в бушлате под последней утренней звездой.
Я всё хочу сказать той московской девушке, что тогда смотрела на нас.
Ты думаешь, мы мечтали о том, чтоб ты нас вернула домой?
Нет, мы мечтали о том, чтоб ты оставила нас в покое.
Ясно тебе, нет? Могу я до тебя докричаться, наконец?
Оставила нас в покое – со своими аватарками, коллективными письмами, репортажами и своим ароматом правоты.
Среди нас страшно жить – в том виде, который мы явили сегодня.
Едва ли мы достойны этого пространства, что лежит вокруг нас.
Наше прошлое настолько тяжелее нас, что нас не разглядеть в тени прошлого: настолько измельчали слишком многие, кто сейчас перед глазами.
Остались только те – лежащие в ночи под своей звездой.
И я хочу сказать им, и я говорю.
Сынок. Я люблю тебя. Всё будет хорошо.
Ты непобедим. Ты рожден самой щедрой и самой мудрой землей. Делай своё дело.
Наши святые не оставят нас.
Других толковых заступников для тебя на сегодня нет.