...Гавричков - один из самых сердитых художников современной России. Замечательный мастер офорта и иллюстрации, своеобразный живописец, и очень злой критик нынешних нравов, иногда до неузнаваемости усиленных и искаженных. Изобретатель названия Галерея "Свиное рыло" и группы "КОЛХУИ" (Колдовские художники). Надежда Эверлинг - его супруга, Михаил Михайлович Гавричков - их сын. Мастер Каморки
В
октябре 2019г. в Музее искусства Санкт-Петербурга XX-XXI веков открылась выставка «Новые обстоятельства», посвященная тканевым коллажам 1990 – 2000-х годов художницы Надежды Эверлинг (2.11.1962 — 28.12.2014).О том, как Надежда Эверлинг начала создавать коллажи, где брала материалы для своих «картин из ткани» и какую роль в её творчестве играл Петербург, нам рассказал супруг художницы — художник Михаил Гавричков. Читайте наше интервью!
На выставке «Новые обстоятельства» представлено множество тканевых коллажей. Почему Надежда обратилась именно к этому материалу?
Вообще, Надежда всегда тяготела к коллажу. Я ее знаю с отрочества, с 11 лет — мы учились в С.Х.Ш. в одном классе. Когда я первый раз попал к ней в гости, лет в 14, то обнаружил, что дверь в туалет и створки дверей в кладовку оклеены композициями из вырезок из польского журнала «Проект» — одного из немногих журналов, который можно было выписывать в советское время официально. В нем публиковались различные репортажи о западных авангардных выставках, истории из жизни модных на западе художников — одной из немногих возможностей получить информацию об авангарде был этот журнал. Надя вырезала из него ножницами понравившиеся ей фотографии и комбинировала из них свои произведения. Также было большое количество дореволюционных открыток, которые тоже шли в дело. Она была человеком, который жил сегодняшним днем. У нее не было тенденции к бережливости и сохранению чего-то древнего. Культ старых вещей был у ее отца, Альфреда Романовича Эверлинга, который трепетно перевозил из одной квартиры в другую наследие своих предков — письма, открытки, элементы одежды, посуду. Надя, наоборот, относилась к этому очень легко. Ей ничего не стоило взять и вырезать из старых открыток понравившуюся ей деталь, приклеить и сделать из этого коллаж. Это была возможность придать старой вещи новое, современное и, возможно, ироническое значение. После окончания С.Х.Ш. она 2 года пыталась поступить в Академию художеств, но у нее так и не получилось: хоть она и хорошо сдавала экзамены по изобразительному искусству, на общеобразовательных предметах ее каждый раз «срезали» — из-за отсутствия протекции.
Дело в том, что ее папа, Альфред Романович, происходил из очень добропорядочной петербургской семьи. Это была смесь из русских купцов-предпринимателей, почётных граждан города Новгорода, и обрусевших немцев-инженеров, приехавших в XlX веке; не аристократия, а буржуазия — заводчики и фабриканты. Одна из прабабушек Нади по фамилии Лихачёва владела обойной мануфактурой на Васильевском острове. Также семья Надиного отца состояла в родстве с академиками Бахами. Три брата Баха: архитекторы, скульпторы. Роберт Романович Бах был создателем памятника Пушкина в Царском селе. Он был скульптором при дворе Николая II.
Надин папа всю войну и блокаду провел в Ленинграде. Ужасы войны он перенес в детском возрасте, ему приходилось даже тела своих погибших от истощения родственников возить на саночках в морг. После окончания войны он поступил в СХШ и учился в одном классе с такими художниками, как Дмитрий Обозненко, Илья Глазунов, Владимир Шагин, Александр Траугот. Класс был полон выдающихся учеников. Потом, когда они окончили школу, все разошлись в разные стороны, но те, кто хотел поступить в Академию художеств и готовились к этому — те поступили. Надин папа был в числе хороших учеников, но его туда не приняли, потому что фамилия у него была немецкой. Для него это стало психологической травмой на всю жизнь. Мне кажется, он особенно не готовил себя к поприщу архитектора. Квартира у них находилась как раз напротив ЛИСИ на Московском проспекте, и он туда поступил, так как это было более или менее связано с искусством.
Альфред Романович обучал Надю в школьном возрасте технике живописи и дал ей в профессиональном плане очень многое. Потом, в юности, Надя стала самостоятельной и очень независимой. Никакого давления на себя не терпела и выставляла «шипы». Отца Надя любила, уважала и побаивалась . Это по папиным научениям Надя, окончив среднюю художественную школу, два раза пыталась поступить на живописный факультет Академии художеств. Но, не поступив, решила строить свою жизнь самостоятельно, исходя из своих желаний и предпочтений.
Но у нее была и другая линия в искусстве — Надя очень любила китч и всякие модные веяния с «загнивающего запада». Это были 70-е годы. Я помню, еще в детстве она ходила в коротких куртках из жатой синтетики ярких цветов, в расклешенных штанах. Стриглась она так, как в школе никто не стригся. С учителями у нее были очень напряженные отношения, потому что ее всегда пытались воспитывать. Вопреки всему, она приходила в красных колготках в школу, что было непозволительно.
Решив не ориентироваться на отцовские мечты и указания. Надя взяла курс на поступление в Театральный институт. Днем она работала уборщицей, вечером ходила на подкурсы, и в результате поступила на художественно-постановочный факультет в группу, где мастером курса был Геннадий Петрович Сотников, прекрасный художник, педагог и мыслитель, дядя художника Ивана Сотникова. Курсовые работы она делала, во многом ориентируясь на коллаж — так, например, старые открытки своих предков пустила на плакат к спектаклю «Бег». Надя вырезала совершенно свободно всё, что считала необходимым — ничего ее не останавливало, так как это было для искусства, для дела, для творчества.
Поскольку мы жили рядом с Коломягами, совсем близко была Удельная. Там в 90-е годы появился секонд-хэнд, где за гроши можно было приобрести невероятные вещи. Она видела вещи, которые казались ей подходящими, — из кожи, из кримплена, репродукции на синтетической ткани, оранжевые джинсы… Квартира была завалена вещами, из которых она что-то делала. В доме все было из секонд-хэнда, поскольку денег тогда было мало. Для живописи использовались простыни, скатерти, которые там продавались, мы натягивали их на подрамники. Первая наша мастерская была на Ковенском переулке, как раз напротив Костела. В этой мастерской с 1990 года мы работали вчетвером с Валерием Полуновским и Ольгой Слёзкиной — все выпускники Геннадия Петровича Сотникова. Позже, в 1996 году, мы оттуда ушли, я получил уже свою собственную мастерскую от Союза художников. Мы поступили в Союз Художников: я на графическую секцию в 1991 году, а Надя — на театральную секцию в 1990 году. Новая мастерская находилась «на Карповке», это была мансарда в большом доходном доме на улице Литераторов. Появилось место, где можно было заниматься искусством свободно: Надя в отдельной комнате делала свои коллажи, которые она называла «картины из ткани». От совершенно тончайшей живописи до яркой, крикливой, принципиально привлекающей внимание. Потом, в 2003 году, я получил мастерскую на Чёрной речке, а через два года она тоже чудом выиграла мастерскую, которая была расположена через улицу. У нас даже номера были одни и те же — 97. Та мастерская была в ужасном состоянии, запущенная, привести ее в порядок стоило нам много сил. Надя очень любила, чтобы никто не тревожил ее личное пространство во время работы. Она любила оставаться одна и «свила себе гнездо», в которое она уходила, изолировалась от всех, и там творила. Она попросила меня сколотить ей прямо посреди комнаты огромный ящик, куда бы она могла складывать все тряпки с блошиного рынка. На полу она кроила, приклеивала, компановала.
Присутствовали ли Вы при создании работ Надежды? Насколько это был трудоемкий процесс?
Я и присутствовал, и в чем-то даже помогал. Она компоновала и все раскладывала на полу в мастерской, а приклеивала вчерне. Потом она приносила все это домой, где стояла бабушкина швейная машинка «Зингер», и прошивала на ней коллажи. Некоторые из них были большого размера — под два метра — и это стоило ей больших усилий. Они, конечно, выглядят очень рукодельными, со складками и зажёванностями — именно потому, что делались в неудобных условиях. В этих неровностях есть определенное обаяние. Для Нади был важен сам творческий процесс, а не техническо-ремесленное исполнение. Темы, которые она затрагивала, мы часто обсуждали вместе, вместе над чем-то смеялись, узнавали что-то новое, смотрели фильмы. Постоянно присутствовал элемент игры .
Есть ли точки соприкосновения между Вашим творчеством и творчеством Надежды?
Когда художники любят друг друга и живут вместе, взаимопроникновение в их творчестве неизбежно. Она была таким человеком, что ей было необходимо присутствие рядом кого-то необыкновенного, человека, который воспринимал окружающий мир подобно ей. Мы говорили на одном языке, смеялись над одними шутками, понимали друг друга с полуслова... Ужиться двум художникам, конечно, очень сложно… У нас практически на все праздники собиралась полная мастерская гостей. К нам постоянно заходил Геннадий Петрович Сотников, который был не просто учителем, а стал почти что нашим отцом. Феликс Волосенков тоже к Наде очень хорошо относился, мы постоянно поддерживаем связь. И сейчас он зовет меня прийти с работами Надежды для участия в выставках его Академии. У нее был в творчестве период увлечения Волосенковым: фактура, цемент, песок. Она часто экспериментировала.
Творчество Надежды многогранно и затрагивает множество тем. Были ли любимые сюжеты?
Она была настолько богатым на идеи человеком, что они могли родиться совершенно спонтанно. Бытовые сцены могли перейти в коллаж. Одной темы не было. Было, например, увлечение буддизмом, и она делала коллажи на тему Бхавадгиты или Будды. Было и время увлечения вампирической темой, инопланетной. Постоянно возникали новые идеи.
Ориентировалась ли Надежда на каких-то конкретных петербургских или зарубежных художников?
Конечно, все классики поп-арта ей нравились. Начиная с Энди Уорхола и Линдберга — она, иронизируя, цитировали этих художников в своих коллажах. Именно в них можно было достичь должного эффекта. Также она очень любила Дэвида Хокни. Она была человеком, который «своими руками создал себя». У нее была большая тяга к самообразованию, поэтому она не любила «застывших», косных людей. Надя постоянно развивалась. В какой-то момент она стала преподавать в театральной академии. Курс, на которым преподавала Надя , набирался «Оперный», так чтобы студенты «фонтанировали». Она вела живопись, рисунок и преподавала композицию. Мастером курса, который давал основные театральный навыки, был Вячеслав Окунев, известный художник-постановщик. Остальное поддерживала Надя, курировала, приносила кипы книг и занималась просветительством. Она добивалась своего: студенты ее очень любили, праздновали ее День рождения. Она делала то, к чему боялись подойти другие преподаватели, особенно Сотников: стала учить поп-арту, ярким декоративным цветам. Это был совершенно другой подход к театру. Студенты постоянно к ней приходили в мастерскую, советовались, смотрели на её «внетеатральное» творчество. Она всегда пыталась узнать, что нового происходит в мире искусства. Все время пыталась держать себя в тонусе, чтобы не быть серым окуклившимся преподавателем, который никак не развивается. Тогда появились компьютеры, и хлынула масса информации. Она пыталась вовлечь в новые тенденции и своих студентов. Она была человеком очень влюбчивым, и все модное она сразу пыталась полюбить, а затем, как птица, кормила этим своих «птенцов», пытаясь это как-то переработать и понять по-новому. Надя заставляла учеников ходить на выставки, развить в них жажду к знаниям, так как считала тягу к современности важной для театрального художника. Мы всегда были с Надей вдвоем, выставлялись вместе, но нас не очень признавала широкая общественность. И искусствоведы, галеристы, кураторы, которые только-только начали появляться в 90-е годы, на нас не обращали внимания .
Какую роль Петербург играл в творчестве Надежды? Каким она его видела, и как его воспринимали Вы?
Она была совершенно питерским человеком и Петербург играл очень большую роль в её жизни и творчестве. Поначалу, когда она еще только обучалась в институте, у неё было тяготение к стилю модерн, так как все, что осталось от ее предков, было именно времен модерна. Это оказало на нее очень большое влияние, так как она выросла в этом. От модерна потом она отошла и стала развиваться в совершенно другом стиле, но всегда выходила через него на Петербург. Ее образы города, силуэты домов — это все равно силуэты модерна. Последние годы ее творческие эксперименты ориентировались на коллажи из ярких тканей, а в то же время параллельно, в контраст к ярким тканевым сочетаниям она стала создавать мрачные промышленные пейзажи, изображать дома из силикатного кирпича, помойки. Это также отголоски моды на некую трущобность: Петербург предстал совершенно другим, не парадным. Путь от мастерской до дома составлял 50 минут, на велосипеде она добиралась домой, маршрут её следования пролегал через пейзажи и сюжеты, которые она изображала. Недостроенные заброшенные заводские корпусы, полуразвалившиеся трубы котелен, гаражи, железнодорожные мосты, помойки, бездомные, вылезающие из канализационных люков, как гномы… Она создала своеобразный «реквием» по среде своего обитания.
Что касается меня — наше творчество перекликалось. Я влюбился в Надю в возрасте 15 лет. Я чувствовал, что эта связь была духовной. Это было что-то родное и до «щекотности» близкое. Мы с ней гуляли по городу, иногда заходили в Дом книги и покупали черно-белые изображения членов Политбюро. В советское время во всех книжных магазинах они продавались, это был целый иконостас. Мы покупали их и раскрашивали цветными фломастерами, делали из них что-то новое — они выглядели как коралловые рыбки. Это было некое издевательство, шуточный протест. Мы ходили на выставки ТЭИ (Товарищество Экспериментального Искусства). Мы также наблюдали за персонажами, которые ехали в метро — за типажами пассажиров, за военными, за пенсионерами-коммунистами, пэтэушниками... Мы смеялись над этим и рисовали. Я закончил Академию, Надя — Театральный, мы поженились, и с тех пор не расставались; как «пауки в банке», как она это называла. Жизнь складывалась по-разному, но, на мой взгляд, у нас была по-настоящему духовная, астральная близость. Я хотел дожить с ней в этом городе до старости, но Надя этого очень боялась и не хотела стареть. Именно поэтому она пыталась приводить себя в форму, оставаясь и внутри, и снаружи красивым человеком.